— Сожалею, — объявил он, когда они пробирались переулками, — но придется отказаться от нашего плана осмотра достопримечательностей. Я получил бы истинное наслаждение от этого простого удовольствия, но если я не отправлюсь прямо сейчас, то не смогу съездить в город и вернуться до ночи.

Гарриет, которая готовилась объяснять, что у нее много работы и она не может терять время, шатаясь по Уилверкомбу в компании лорда Питера, нелогично почувствовала себя обманутой.

— В город? — повторила она.

— От вашего внимания не могло ускользнуть, — сказал Уимзи, с ужасающим проворством протиснувшись между батским креслом[37]и фургоном мясника, — что проблема бритвы требует расследования.

— Конечно. Рекомендован визит в руританское посольство.

— Хм — не знаю, понадобится ли забираться дальше Джермин-стрит.

— В поисках небрежного мужчины средних лет?

— В конечном счете — да.

— Так что же, он действительно существует?

— Ну, я не поручусь за его точный возраст.

— Или за его привычки?

— Да, они могут оказаться привычками его камердинера.

— Или за жесткую щетину и вспыльчивость?

— Думаю, в щетине можно быть уверенным.

— Я сдаюсь, — покорно сказала Гарриет. — Пожалуйста, объясните.

Уимзи подвел машину ко входу в «Гранд-отель» и посмотрел на часы.

— Могу уделить вам десять минут, — произнес он официальным тоном. — Давайте сядем в холле и закажем чего-нибудь освежающего. Рановато, конечно, но после пинты пива ехать всегда веселее. Отлично. Теперь о бритве. Как вы могли заметить, это дорогой инструмент исключительного качества, изготовленный первоклассным мастером. Вдобавок к имени изготовителя на обратной стороне выгравировано загадочное слово «Эндикотт».

— Да, что такое Эндикотт?

— Эндикотт — это один из самых престижных парикмахеров в Вест-Энде. Был, по крайней мере. Такой престижный и величественный, что даже не называет себя современным снобским словом «парикмахер», предпочитая старомодное «цирюльник». Вряд ли он снизойдет — то есть снисходил — до бритья персоны, чья фамилия не встречалась в «Дебретте»[38]в течение последних трех столетий. И как бы ты ни был богат и титулован, кресла Эндикотта по несчастной случайности вечно будут заняты, а тазики для бритья — заказаны. В его заведении царит утонченная атмосфера аристократического клуба середины викторианской эпохи. Рассказывают, что однажды к Эндикотту попал некий пэр, нажившийся в войну на спекуляции сапожными шнурками, или пуговицами, или чем-то еще. Его случайно допустил к священному креслу новый помощник, не имевший достаточного опыта работы в Вест-Энде, — в войну не хватало парикмахеров, вот его и наняли на свою голову. Несчастный пэр не провел в этой кошмарной атмосфере и десяти минут, как его волосы встали дыбом, а члены обратились в камень. Его пришлось перевезти в Хрустальный дворец[39]и поместить среди допотопных чудовищ.

— И что?

— А вот что. Прежде всего невероятно, чтобы человек, покупающий бритвы Эндикотта, носил шляпу серийного производства и такие душераздирающие туфли, как те, что были на трупе. Учтите, — добавил Уимзи, — что здесь дело не только в деньгах. Сделанные на заказ туфли доказывают всего лишь, что танцор заботился о своих ногах. Но мог ли человек, которого бреет Эндикотт, заказать — находясь в здравом уме — туфли такого цвета и формы? И вообразить нельзя.

— Боюсь, я так и не смогла усвоить все неписаные законы и правила мужского костюма. Поэтому Роберт Темплтон неряшлив в одежде.

— Одежда Роберта Темплтона всегда меня мучила, — покаялся Уимзи. — Это единственное пятно на ваших историях, в остальном пленительных. Но оставим эту печальную тему и вернемся к бритве. Она видала виды. Ее довольно часто затачивали, судя по состоянию лезвия. А ведь первоклассная бритва, такая, как эта, почти не требует заточки — при условии, что ее аккуратно правят и бережно используют. Значит, либо ее хозяин был неуклюж и пренебрегал правкой, либо его щетина была необычайно жесткой, либо и то и другое — что наиболее вероятно. Мне он видится человеком, неловким в обращении с инструментами, — вы таких наверняка знаете. Их перья вечно сажают кляксы, а заводя часы, они слишком усердствуют. Бритву они править забывают, пока ремень для правки не высохнет и не заскорузнет, а уж тогда правят ее свирепо и делают на лезвии зазубрины. Тут они теряют терпение, проклинают бритву и отсылают ее для заточки. Этого хватает всего на пару недель, а затем бритву отправляют назад, сопроводив невежливыми комментариями.

— Понятно. Ну, я всего этого не знала. Но почему вы сказали, что он был средних лет?

— А это скорее догадка. Я полагаю, что молодой человек, которому так трудно обращаться с бритвой, давно бы перешел на безопасные лезвия и менял бы их каждые пару дней. Но человеку средних лет нелегко расстаться с привычкой. Как бы то ни было, я уверен, что бритву постоянно использовали больше трех лет. А если мертвецу было всего лишь двадцать два, да к тому же он был бородат, то я не понимаю, как он мог до такой степени износить лезвие, сколько бы раз его ни затачивали. Надо узнать у управляющего отелем, была ли у него борода год назад, когда он тут появился. Возможно, это еще больше сузит временные рамки. Но первым делом нужно отыскать старого Эндикотта и узнать, могло ли случиться так, что одна из его бритв была продана после 1925 года.

— Почему 1925-го?

— Потому что тогда он продал свое заведение и удалился на покой с варикозными венами и круглым состоянием.

— А кому досталось дело?

— Никому. В этом месте теперь магазин, где продаются изысканнейшие сорта ветчины и мясных консервов. У него не было сыновей, чтобы продолжить дело, — единственный Эндикотт-младший, бедняга, был убит под Ипром[40]. Старый Эндикотт сказал, что никому не продаст свое имя. Да и цирюльня без него уже не будет Эндикоттовой. Ничего не поделаешь.

— Но он мог продать кому-то свои запасы?

— Это я и хочу узнать. Мне надо ехать. Постараюсь вернуться вечером, так что не волнуйтесь.