— С кем ты разговариваешь, Конор?

Он хотел запротестовать, но заметил, что его губы и впрямь шевелятся.

— Я просто думаю вслух. Нервничая, я иногда…

Изабелла добродушно улыбнулась.

— Ты настоящий олух, правда, сэр Конор?

Конор расслабился. Она поддразнивает его. Знакомая тема для разговора.

— Мне очень жаль, принцесса. Теперь вы удушите меня гарротой?[58]

— Я предпочитаю повешение, как тебе известно.

Конор сделал глубокий вдох и излил всю душу, сделав это так быстро, словно с разбегу нырнул в океан.

— Я пришел потому, что ты сказала мне: этот чай — часть королевского ухаживания.

Изабелла имела любезность покраснеть.

— Может, и сказала. Дразнила тебя.

— Теперь я это понимаю. Слишком поздно. Иначе я не чувствовал бы себя так неловко.

— У отца Кристиана здесь бизнес. Я выполняю свою королевскую обязанность, вот и все. Никакого ухаживания.

— Никакого?

Плечи Конора поникли. По крайней мере, теперь у него пропало ощущение, будто он стал участником какой-то гонки.

— Ты собрал все свое мужество и ворвался сюда, чтобы сообщить мне о своей любви?

— Ну, я…

«Не паникуй. Не паникуй».

— Что-то вроде того.

Изабелла вышла на балкон и встала, облокотившись на резную балюстраду. Темные волосы стекали по спине, белые пальцы выделялись на фоне камня. Позади нее и внизу на Стене вспыхивали, словно рой светлячков, разноцветные огни.

«Нужно сказать, пока она отвернулась. Легче, когда она не смотрит».

— Изабелла… все изменилось теперь для нас… между нами. И это хорошо. Так и должно быть. Это естественно. Естественно, что все изменилось.

Конор внутренне застонал; как плохо получается!

«Говори то, что хочешь сказать».

— Я хочу сказать вот что. Наверное, с лазаньем по дымоходам для нас покончено, хотя мне и сейчас нравится лазать по ним, но, возможно, настало время заняться чем-то другим. Вместе. И не в обществе датских принцев.

Изабелла повернулась. В ее улыбке таилась, как обычно, насмешка, но, что необычно, она быстро исчезла.

— Конор, ты же ученый. Разве не существует способа выразиться короче?

Он нахмурился.

— Возможно, существует. Придется поэкспериментировать. Я новичок в этих делах и чувствую себя таким нескладным.

Изабелла демонстративно налила лимонад в стакан.

— Со мной так же, Конор. Иногда у меня возникает чувство, будто мы создали здесь свой собственный мир, и мне не хочется его покидать. Все правильно. И то, что происходит сейчас, правильно.

Конор рискнул улыбнуться.

— Значит, меня не казнят.

— Не сегодня, сэр Конор. — Принцесса вручила ему стакан, — В конце концов, ты спас принцессу. У этой волшебной сказки может быть лишь один конец.

Конор поперхнулся лимонадом, обрызгав испачканные свиным навозом штаны.

— Интересная комбинация запахов, — заметила Изабелла.

— Прошу прощения, принцесса. Просто меня поразила твоя дружеская реакция. Я-то уже думал, что к этому моменту меня скрутят датские стражники.

Изабелла посмотрела ему в глаза.

— Конор, я, конечно, могла бы обойти весь мир в поисках другого сумасбродного ученого, но сомневаюсь, что найду равного тебе. — До принцессы дошло, что, пожалуй, она сказала слишком много, и потому она сочла своим долгом добавить: — Даже хотя ты и долговязый, заумный дурачок.

На первую половину комплиментов Конор среагировал улыбкой, на вторую — гримасой.

— Я чувствую то же самое. Если отбросить эту часть про долговязого, заумного и прочее. Ты ведь знаешь, что я пытаюсь сказать.

— Да, сэр Конор. — Она снова поддразнила его. — Знаю.

После встречи с Изабеллой Конор не пошел домой; он был слишком взволнован. У него возникло странное чувство, будто сердце стало вдвое меньше. Вопреки всем законам науки, он, поведав все свои мысли принцессе, почувствовал, что стал как бы легче. Поэтому, хотя было уже поздно, он, стремясь сохранить это ощущение, решил провести еще часок в своем любимом убежище, где не был уже несколько месяцев.

Родители бесчисленное множество раз запрещали ему подниматься на орудийную башню замка. Как правило, он их слушался; но у каждого мальчика есть тайный грех, от которого он не в силах отказаться. Для Конора это было вот что: посидеть на своем «насесте» под карнизом северо-восточной орудийной башни. Здесь он чувствовал себя ближе всего к собственной природе, ощущал, что в этой невиданной гонке за возможностью летать, они — мальчик и учитель — могут победить.

Однако этим вечером, протискиваясь через средневековую бойницу, карабкаясь по обвитым плющом деревянным козлам, установленным после химического пожара в апартаментах Николаса, он не думал о летающей машине тяжелее воздуха. Этим вечером он думал об Изабелле. Ничего конкретного — просто спокойные, теплые мысли. Едва прислонившись спиной к знакомой заплесневелой стене башни, он почувствовал, как его охватывают мир и покой. Правда, он удивился, обнаружив, что здесь стало немного тесновато. Скоро он, наверное, перерастет это тайное местечко, и для мечтаний о полетах придется искать другое, тоже где-нибудь на высоте.

Конор сидел, глядя, как солнце утопает в океане. Вместе с ним любовались видом около дюжины чаек, надеющихся, без всяких на то оснований, что кто-нибудь оставит для них открытую бочку с рыбой. Он видел большой пожар по ту сторону залива, в Килморе, и луч маяка Хук-Хед, уже отбрасывающий конус света на пролив Святого Георга. Был прекрасный, ранний летний вечер, и узкое пространство воды между Солеными островами мерцало, словно залитый лунным светом мост.

Прямо под ним шла муштровка отряда караульных. И на Стене Большого Соленого — Конор был уверен, что видит это, — между наблюдательными постами большими шагами расхаживал отец; темный плащ хлопал у него за спиной. Возникло искушение окликнуть его; но нет, к чему подставлять себя под наказание за очередной проступок?

«Конор, я, конечно, могла бы обойти весь мир в поисках другого сумасбродного ученого, но сомневаюсь, что найду равного тебе».

Эхо этих слов прозвучало в сознании, вызвав у него улыбку.

Мысли Конора прервал регулярно повторяющийся звук, доносившийся изнутри башни: кто-то поднимался по каменным ступеням. Сколько раз он ни сидел тут, на высоте, единственными шагами, которые Конор слышал — кроме собственных, — были шаги отца, поднимающегося, чтобы согнать его вниз. Однако сейчас Деклан Брокхарт находился на пятнадцать метров ниже, на Стене, и, следовательно, это был не он.