– Да, мама, давно.

– Почему-то меня это не удивляет, – усмехнулась мать, отворачиваясь от нее и доставая из пачки очередную сигарету…

Позже, сидя за столом в уютной кухне тетушки, Ляля пересказывала ей и Галине разговор с матерью.

– Что я скажу родителям Валеры, тетя Валя?

– Скажи как есть. Что толку, если ты представишь свою матушку перед ними в лучшем свете сейчас? При личной встрече, я уверена, моя сестрица покажет свой нрав!

– Неужели маме все равно, что я выхожу замуж за любимого человека? Ей неинтересно, какая у меня будет свекровь? Вот вы, тетя Валя, если бы Галку замуж отдавали…

– Тут уж я тебе отвечу за мамочку, Лялька! – весело перебила Галина, пытаясь отвлечь сестру от мрачных мыслей. – Во-первых, она вытрясла бы душу и из самого жениха, и из его предков, пока не убедилась бы в их благонадежности. Лишь после этого дала бы согласие. Так, мам?

– Балаболка ты, Галина! – добродушно упрекнула та.

– Продолжаю! Во-вторых, кинулась бы шить мне платье, не доверяя портнихам в ателье! Стоп! Ляля, а твое платье где? Кто шьет? Покажешь?

– Да как-то пока не обсуждалось… Сама, наверное… или куплю готовое, – смутилась Ляля, отводя взгляд и внутренне ужасаясь – о свадебном платье в разговоре с матерью она и не заикнулась.

– Ляля, ну-ка посмотри на меня, – попросила Валентина Николаевна. – Что, моя сестрица не собирается заказывать для тебя наряд? Так?

– Мы не говорили об этом, я не успела…

– Мама! Ты что, не видишь? Тете Ане в голову не пришло, что невеста, ха-ха, должна быть в свадебном платье!

Валентина Николаевна покачала головой. «Совсем уже спятила сестрица», – «прочла» Ляля мысли тетушки, окончательно смутившись.

– Мам… – Галина подмигнула матери и кивнула на дверь.

– Давай, зайка, неси все. – Валентина Николаевна понимающе улыбнулась дочери и повернулась к Ляле: – Не переживай, сейчас что-нибудь придумаем.

Галина вернулась через пару минут, неся в руках два свертка.

– Вот. Мамочка увлеклась плетением кружев на коклюшках! Посмотри, какая красота, Ляля! – Она развернула довольно большой рулончик. Ляля восхищенно ахнула – кружевное полотно было шириной не менее пятнадцати сантиметров.

– А из этого белого маркизета сошью платье. – Валентина Николаевна развернула второй сверток. – Сделаю пышную трехслойную юбку с отделкой кружевом. Нравится?

– Но это же вы Галке приготовили… – На глаза Ляли навернулись слезы.

– Пока эта красотка замуж соберется, ты троих успеешь родить! – рассмеялась Валентина Николаевна, обнимая разом обеих. – Ну что, настроение поднялось? А с твоей мамой, Ляля, я поговорю. Пора ей кое о чем напомнить.

* * *

За окном сгустились сумерки. Валентина Николаевна сидела на диване, поджав под себя ноги. Июнь заканчивался, а по-настоящему летней жары еще не было. К тому же днем прошел дождь, и в квартире было сыро. «Анна в своем репертуаре, хотя бы чаю предложила!» Валентина Николаевна пришла к сестре в плаще, сняла его в прихожей и сейчас, сидя в одном лишь легком платье, слегка замерзла. Хозяйке же, накинувшей себе на плечи вязаную шаль, она видела, было комфортно.

– Ты совсем не думаешь, что делаешь и говоришь? Она же твоя дочь! Кому, как не тебе, поддержать ее? – Валентина Николаевна поежилась. Разговор пошел по третьему кругу, а она так и не добилась от сестры, чтобы та признала свою ошибку.

– Ты видела этого Валеру, Валя?

– Видела. Взрослый, серьезный парень. А с лица воду не пить, если ты на внешность намекаешь!

– Да, конечно, а каких внуков они мне нарожают?!

– Ах вот что тебя волнует! Аня, ну какая разница, все равно родные будут. Твои же внуки, не с улицы!

– Может быть, я вообще не хочу становиться бабушкой! Меня кто-нибудь спросил?

– Что ты все о себе? В данном случае ты – всего лишь будущая теща! О дочери подумай хоть на минутку. Замуж она выходит.

– А обо мне она подумала, когда соглашалась? Соплюшка! Какая из нее жена? Меня выдали в девятнадцать лет, и что хорошего из этого получилось?

– Получилась прекрасная дочка. – Валентина Николаевна решила, что еще один виток бесполезного разговора не осилит.

– Валька, я чувствую, не будет этой свадьбы. Понимаешь – чувствую.

– Типун тебе на язык, Анна. Все у них состоится, хочешь ты этого или нет! – Валентина Николаевна встала с дивана. – Давай договоримся, сестрица. Не порть девочке праздник. Не можешь принять ее решение, хотя бы сделай вид. И еще. Я не прошу тебя полюбить будущего зятя. Но будь добра уважать выбор своей старшей дочери! В противном случае в этой жизни ты останешься совсем одна!

Валентина Николаевна возвращалась домой пешком, словно оттягивая встречу с Лялей. Она не знала, как скажет той, что ее мать искренне озабочена лишь собой, не думая и не веря в счастье дочери…

* * *

Тени метались по стенам комнаты, словно исполняя какой-то безумный танец. «Танцор» то притягивал к себе «партнершу», то с силой отталкивал от себя. «Все мы в этом мире безумцы. Мечемся по жизни, торопясь и опаздывая, сходя с ума от неисполненных желаний и горьких разочарований. А кто бы нас остановил, заставил задуматься, зачем мы спешим? Все равно умрем. Останется лишь тлен на днище гроба под наглухо заколоченной крышкой. И тот, кто вчера жил, строил планы, дышал, любил, уже не видит, не слышит, не чувствует. А вместе с ним перестают чувствовать те, кто любил его… Почему я дышу? Зачем я осталась, когда он ушел? Зачем живут его мама, отец и брат и даже старенькая бабушка? Как она молила Бога, чтобы он смилостивился и забрал ее, а не внука! Она, прожив жизнь, так и не поняла одного: все решено на небесах, в какой-то книге там записаны две даты, рождение и смерть. Их человек не может изменить по своему желанию. Его родным тяжелее, чем мне. Стоит закрыть глаза, как я вижу его, разговариваю с ним без слов, только нет возможности до него дотронуться! Как я могу помочь его маме, рассказать, что сын еще здесь, с нами, и очень за нее переживает? И еще просит всех не оплакивать его». – Ляля и не плачет. Слезы комком стоят в груди. Она лишь не представляет себе, как будет жить потом, когда он уйдет совсем. Наверное, тогда и наступит время горьких слез.

Ляле хотелось тишины. Звенящей тишины, какой не бывает в городе. Однажды они со Славкой ездили в деревню к его бабушке. Деревня была маленькой, на один ряд изб, и называлась Морозовка. Жили в ней сплошь Морозовы, все как один были родней Славкиной бабушки и соответственно Славки. На ночлег старая баба Нюра устроила Лялю, руководствуясь лишь ей одной понятными правилами безопасности. Под самой крышей в избе имелось помещение, кое нельзя было назвать полноценным чердаком. Соломенный тюфяк, тугой и жесткий, занимал все пространство от входа до оконца с рамой крестиком. Зато на дверке была самая настоящая щеколда. Кого боялась баба Нюра, строго наказавшая Ляле «зашпилиться», она тогда так и не поняла. Но повиновалась. Ночью она проснулась оттого, что ей чего-то не хватало. Долго не могла понять, что же так мешает спать? Все объяснялось просто. Для нормального, полноценного сна ей нужен был городской шум – шуршание шин припозднившегося автомобиля, звонок последнего трамвая или невнятные голоса загулявших прохожих. Здесь же стояла звенящая тишина. Что конкретно звенело, она так и не поняла. Но звон был. Тонкий – то ли бесконечный комариный писк, то ли сигнал звезд. Она выбрала второе, так и пролежав с открытыми глазами до рассвета и представляя себя связанной с далекими космическими обитателями.