Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, точно, – со смехом соглашаюсь я.
– То есть я знал, что ты играешь. Как я мог такое забыть?
– Точно. Тогда, наверное, мне нужно оскорбиться. Это же было великолепное исполнение! – улыбаюсь я, вспоминая, как двумя пальцами выстукивала неуклюжую мелодию и подпевала ей под металлический электронный гул.
Странно, насколько Грант кажется знакомым и в то же время далеким. Наверное, если я столько всего знаю о нем от Пейдж, например, что он спит на расстеленном на полу матрасе в квартире прямо над рестораном, потому что отказывается покупать мебель и обустраиваться как дома, то она, вероятно, рассказала ему мои секреты, и мы, скорее всего, знаем друг друга в этом разделенном одиночестве гораздо лучше, чем кажется.
Я знаю, как он с рыданиями пытался приподнять безжизненное тело Калеба в гробу, чтобы обнять его. Меня там не было, потому что они устроили скромные похороны в кругу семьи, в нескольких часах езды к северу, где жили бабушка и дедушка Калеба, но я не могу выбросить этот образ из головы. Я также знаю, что похоронную церемонию отложили, потому что Грант упал в обморок от горя и едва сумел войти в часовню. Я знаю, что Пейдж отвергала его, пока он не переехал с дивана в комнату для гостей, а теперь в эту квартирку над рестораном, а он все больше съеживается и каждый вечер сидит там один. Она сказала мне, что хотела бы остановиться, не отнимать то единственное, что у него осталось – себя саму. Но не смогла. Тем не менее каким-то образом, в отличие от нее, Грант каждое утро выходит в мир, и никто из посторонних никогда не узнает, какое отчаяние терзает его. Думаю, и мне не следует знать.
Не важно, что Пейдж рассказала ему обо мне, мои проблемы кажутся жалкими по сравнению с тем, через что прошел он. Однако кое-что меня смущает: Грант может знать, что у меня не было секса уже несколько месяцев, или что по ночам, когда все спят, я на заднем дворе ем печенье «Орео», которое достаю из тайника в бардачке. Или как набросилась на ту женщину, решив, будто у Финна с ней роман, и не могу представить одиночества ужаснее, чем чувствовать себя одновременно брошенной и преданной, но в то же время виноватой из-за собственной паранойи.
Уверена, он знает. И внезапно то, что мы знаем секреты друг друга, кажется слишком интимным; я чувствую, что лучше уйти. Однако Грант доливает вино, откидывается на спинку стула и внимательно на меня смотрит.
– Ты скучаешь по пианино? – спрашивает он.
Никто меня прежде об этом не спрашивал.
– Ну… пожалуй, да. В смысле, я особо над этим не задумывалась. Я много играла, но никогда не выступала на сцене в баре, так что это было здорово.
– Вообще-то я ищу пианиста на пару вечеров в неделю. Конечно, я знаю, как ты занята, но если вдруг…
– О, играть в ресторане, в качестве солистки? – с восторгом откликаюсь я.
– Ага, я уже подумывал избавиться от пианино, но людям оно нравится, и…
– Ты сам это обожаешь, – добавляю я. – Я же видела, как ты танцуешь под кошмарное исполнение «Don’t Stop Believin», не думай, что я не заметила.
Грант смеется.
– Это так впечаталось тебе в мозг?
– И постоянно всплывает в кошмарных снах, – тоже смеюсь я. Грант подцепляет ломтик пармезана и поет в него вместе с Фрэнком Синатрой, чья песня звучит из динамиков.
– «Мой путь…» – слишком громко орет он.
Я тоже присоединяюсь, театрально жестикулируя. Мы практически кричим следующую строчку, а потом не можем вспомнить слова и хохочем.
Я думаю о ресторанах, которые они с Пейдж продали, и каким маленьким теперь стал его мир. Конечно, это всего лишь дурацкий вечер под бренчание пианино, но выглядит как нечто такое, что Грант не должен потерять.
– Что случилось с Вандой? – спрашиваю я. – Она обходилась даже без нот.
– Получила работу в городе на пять вечеров в неделю, – отвечает он, шутливо поднимая бокал за успех Ванды.
– Мило. Да, с этим ты конкурировать не мог, – улыбаюсь я, и мы чокаемся просто так, без тоста. Наверное, потому что уже подняли бокалы.
– Я на тебя не давлю, Кора. Только если тебе это интересно. Просто предложение, – говорит он и будто отмахивается от этой идеи рукой.
– Мне интересно, правда. В смысле, вряд ли я могу сравниться с Вандой. Все будут спрашивать: «А где та страстная брюнетка и зачем ты заменил ее куском грудинки в платье?» А ты такой: «Да, это не деликатес, просто жирная курица, играющая на пианино… Но нам же нужна какая-нибудь фоновая музыка».
Я смеюсь, но Грант нет.
Я тут же сожалею о своей шутке. Финн привык к такому, он даже не стал бы отвечать. Может, спросил бы, чего я пытаюсь добиться. По правде говоря, это просто привычка. Я не ищу комплиментов, по крайней мере, на сознательном уровне, просто это единственные слова, которые приходят в голову.
– Надеюсь, на самом деле ты так не думаешь, – серьезно говорит Грант.
– Прости, это шутка.
Пристыженная, я краснею.
– Я всегда считал тебя сногсшибательной, – произносит он, и мне хочется рассмеяться.
Это Пейдж сногсшибательна по всем стандартам, а он просто пытается быть вежливым.
– Прости. Я не… То есть… – Я быстро меняю тему: – Я могла бы поиграть пару вечеров. Нужно поговорить с Финном, спросить…
Но я не знаю, как закончить фразу. Я мало о чем с ним советуюсь. Я постоянно беру на себя больше, чем могу осилить, а он никогда не принимает ни в чем участия. Мия уже сама ездит на тренировки и к друзьям. Так что мне не требуется ничье одобрение. Но я не хочу соглашаться слишком быстро. Я предпочла бы взять пример с отстраненной Пейдж и ответить «может быть», но предложение звучит так захватывающе.
– В общем, дай мне знать, – улыбается он. – Правда, никакого нажима.
– Я готова! – заявляю я как безумная, но Грант, похоже, не замечает моего возбужденного состояния и кричит: «Ура!», поднеся рупором ладони к губам.
Мы оба смеемся.
Играет какая-то старая джазовая песня, которую я не узнаю, и Грант совсем не в такт подпевает. Наверное, это из-за вина. Я раскраснелась, голова слегка плывет, а он поет Синатру и Дина Мартина, но это так мило. Когда начинается женская партия дуэта, Грант протягивает мне через стол шуточный микрофон из пармезана, и я поднимаю руки