этой службой знаком по некоторому предварительному опыту»[260], – отмечает о. Николай. Вообще надо заметить, что поначалу о. Николай относился к о. Павлу (Морите) с большей благосклонностью, чем к о. Сергию (Судзуки), находил его более умным и практичным, не «таким бестактным». Надеялся о. Николай и на посредничество о. Павла (Морита) в переговорах с Военным министерством. Во-первых, его заботило, что при служении о. Сергия нарушается таинство исповеди, а во-вторых, было очевидно, что сил миссии не хватает для удовлетворения духовных потребностей всех пленных. Однако переговоры с министерством оказались неуспешными, а скоро и сам о. Павел несколько разочаровал о. Николая[261].

Первая же проповедь о. Павла в Химедзи[262] показала «его характер – льстивый и дрянной <…> он долбит русским, что они чрезмерно облагодетельствованы его величеством японским императором, и потому должны быть бесконечно благодарны ему и Японии, вести себя хорошо и прочее в этом роде»»[263].

Отношение к пастве у о. Павла (Морита) было иное, нежели у о. Сергия. О. Сергий обратил внимание на религиозность паствы, а о. Павел – на конфессиональную и национальную принадлежность. Среди его паствы было довольно много католиков (поляков. – Л.Ж.) и евреев[264]. Не очень разбираясь в сложностях межнациональных взаимоотношений, о. Павел довольно неловко вмешивался в них. Результатом стала его ссора с паствой[265] в Фукуцияма.

В середине сентября 1904 г., узнав из газет, что для русских военнопленных (из Порт-Артура) «уже готовятся помещения»[266], о. Николай впервые обеспокоился – хватит ли в Японии православных священников, «если все эти места наполнятся русскими пленными»[267]. Пленные действительно вскоре начали поступать уже сотнями, и двух священников для них оказалось недостаточно.

В октябре 1904 г. выразил желание служить у военнопленных о. Симеон (Мии)[268]. Любопытно, что о. Симеон сначала сообщает о своем желании служить у военнопленных в Нагоя секретарю общества о. Василию (Вада), а лишь в ноябре – непосредственно к епископу.

Вопрос субординации при назначении на новое служение о. Николай не комментирует, хотя конфликты по поводу назначаемых кандидатур между ним и обществом уже случались не раз.

Во второй половине ноября 1904 г. в Нагоя были переведены 220 пленных из Мацуяма, и о. Симеон (Мии) получил желаемое назначение. В декабре 1904 г. о. Симеон начал служение у военнопленных. Он должен был приезжать из Кëото два раза в месяц и служить вместе с о. Петром (Сибаяма). В остальные воскресенья о. Петр (Сибаяма) служил по-японски – «так военнопленные сами пожелали; они не хотят оставаться без богослужения в праздники»[269]. С конца декабря о. Симеон служил литургии и в Сидзуока, а в начале января 1905 г. выразил желание служить и в Осака. «Он именно из наших священников самый лучший для служения у русских, по знанию русского языка и по образованию»[270], – отмечает о. Николай. Русские полюбили о. Симеона. Вот что писал о. Николаю один из пленных, генерал К. Н. Смирнов: «Великое Вам спасибо за то, что Вы прислали сюда отца Симеона, благодаря которому мы на родном, с детства привычном нам языке выслушали 12 Евангелий и исполнили Святые Таинства исповеди и причастия, а также встретили Воскресенье Христово на Светлой Утрени. <…> Благодаря неутомимой деятельности отца Симеона, который стал для нас родным пастырем, мы не испытываем оскудения в исполнении наших духовных треб. Эта пастырская заботливость отца Симеона <…> примиряет наши души с настоящим нашим положением и утешает горечь нашего временного отчуждения от далеких наших храмов и церквей»[271].

Однако вскоре у о. Симеона начались конфликты, поставившие под угрозу его служение военнопленным. В 20-х числах января на имя секретаря общества о. Василия (Ямада) пришла телеграмма из Сидзуока. Оказалось, что о. Симеон (Мии) «имел неосторожность привезти кому-то из Нагоя письмо и передать прямо, без освидетельствования его в правлении»[272], и разговаривал с пленными без участия переводчика. Переводчик – Миямура (Самуил Антонович) – сообщил об этом властям. Скандал удалось замять.

Жаловался на о. Симеона (Мии) и о. Петр (Сибаяма) – священник, с которым, согласно решению о. Николая, о. Мии должен был служить вместе. О. Петр (Сибаяма), видимо, знал русский язык, но недостаточно, поэтому служил на японском. Среди его паствы оказались «порт-артурские генералы». Они с самого начала выказывали японскому священнику свое уважение, и о. Сибаяма желал всячески отстранить от служения о. Мии, «чтоб самому важничать в обществе генералов»[273]. Однако трудности служения примирили, в конце концов, пастырей, и они служили и обедали «у генералов» совместно.

Количество военнопленных все увеличивается, и с февраля 1905 г. о. Петру (Сибаяма) поручается окормлять военнопленных еще и в Тенгачае, куда в начале 1905 г. попадает 6 тысяч человек.

К началу 1905 г. в резерве Японской православной церкви оставались еще два священника, знающих русский язык – Андрей (Метоки) и Алексей (Савабе). Они вскоре понадобились. В начале января для служения в Дайри вызывается о. Андрей (Метоки), а в Хаматера назначается о. Алексей (Савабе). С самого начала 1905 г. было очевидно, что справиться со служением будет трудно – только в Хаматера к середине января оказалось уже 12 000 военнопленных. Когда о. Алексей (Савабе) прибывает на место служения, там как раз вспыхивает бунт военнопленных, для усмирения которых из Осака прибывают три роты солдат[274]. Впрочем, многочисленная паства вскоре полюбила о. Алексея. В июне 1905 г. военнопленными были даже собраны деньги (150 рублей), чтобы «соорудить икону св. Алексея для подарка от них о. Алексею Савабе в благодарность за его ревностное служение у них»[275]. Но во второй половине июля 1905 г. из-за какого-то нарушения правил о. Алексей (Савабе) был отстранен от служения, ему было запрещено навещать военнопленных[276].

В феврале 1905 г. для служения в Фукуока и Даири прибывает о. Андрей (Метоки), сразу же и нарушив первое распоряжение епископа. О. Николай предписал о. Андрею заехать в Мацуяма к о. Сергию (Судзуки), чтобы ознакомиться с опытом служения у русских военнопленных, и даже дал денег на дорогу. Вместо этого о. Андрей (Метоки) направляется в Химедзи к о. Павлу (Морита). О. Николай был рассержен: «До сих пор христиане часто не слушались своих священников; но это еще не очень великая беда, если иерархия соблюдает свое единство; если же священники перестанут слушаться епископа, то Церковь будет повреждена в корне, и ей грозит разрушение»[277]. Несмотря на это недоразумение, о. Андрей (Метоки) старался изо