— Ага.

— Я думаю, ты видел, чем мы тут занимались последние полчаса. Ты же понимаешь, что это не совсем вписывается в рамки закона?

— Тут и дурак поймет.

— Так вот. Он — самая настоящая угроза нашей цивилизованной жизни.

— Да что ты? — ответил Себастьян более саркастично, чем сам того хотел. Шарифов решил пропустить это мимо ушей.

— Ты же в курсе последних убийств? Думаю, да. Мало кто в этом городе о них еще не слышал. Так вот, представь себе, мы нашли того маньяка! — Будто подтверждая свои слова, он эмоционально всплеснул руками и повернулся к Араки. — Ты только представь! Этот ублюдок прикидывался добропорядочным, честным и добрым днем, а по вечерам совершал с девушками, женщинами и совсем маленькими девочками такое, от чего даже у взрослых закоренелых мужчин нутро от омерзения выворачивалось.

Под конец фразы, желая выглядеть еще более убедительным, Шарифов решился взглянуть собеседнику прямо в глаза. Увидев бездонные, будто стеклянные ярко-голубые глаза, невольно он поежился, но тут же взял себя в руки и посмотрел в них, стараясь скрыть это смятение. Хочешь кого-то в чем-то убедить, говори это уверенно и в упор. Это правило он усвоил давно. Какую бы ахинею ты не нес, допустим, что слоны летают, скажи это достаточно твердо, излучая полную убежденность в своих словах, и даже самый умный человек засомневается в том, что это чистое вранье.

Ложь Себастьян определял по мимике и жестам говорящего так же хорошо, как и какую-либо эмоцию, а, возможно, даже и лучше, поэтому эти жалкие приемчики на нем не работали. Более того, те, кто считал, что способны его одурачить, вызывали у него сильное отвращение. Он смотрел в глаза наглому вруну, храбрившимуся из последних сил, и только и думал, как вывести его на чистую воду, да побыстрее. От того, что голова была занята совсем другим, он забыл про беднягу, голова которого находилась у него под ступней, но резкое затишье под ногами (сил барахтаться у Бастера уже не было) напомнило ему о нем. После того как он убрал ногу, тот сразу перевернулся на спину, и, недовольно кряхтя, жадно поглощал воздух. Видимо, лицом в грязи с осколками стекла дышать было совсем нечем.

— Но, к сожалению, весомых улик против него не имеется, одни лишь косвенные. Видишь ли, он крайне осторожен. Да и деньги на адвоката у него наверняка найдутся. Ну как, ты мне скажи, честным гражданам бороться с таким злом без помощи нашей судебной системы? Ну не могли мы бестолково опустить руки и продолжать смотреть на это. Остается лишь одно. Если государство не может защитить нас и нести справедливость, как ему положено, то нести ее будем мы сами. Мы решили собственноручно наказать это зло и избавить от него мир. И раз уж ты стал невольным свидетелем торжества справедливости, то приглашаем тебя — присоединяйся. Давай восстановим вместе спокойствие и мир в нашем городе? — Закончив столь пламенную речь, Шарифов даже сам немного удивился, как у него все так складно вышло.

— А если я откажусь? — Себ остался так же спокоен и непоколебим.

— Что ж, тогда нам придется прибегнуть к… — Он замолчал на пару секунд, подбирая слова. — К тому, чего мы очень не хотим. Ты пойми нас, мы все же люди, и боимся за наше будущее. С точки зрения закона все выглядит совсем не таким, каким является на самом деле. И нам совсем не хотелось бы… — Он вновь замолчал.

— … оставлять свидетелей, — закончил фразу Себастьян.

— Я бы так не сказал, но суть ты уловил. Так что ты думаешь?

— Во-первых, скажу сразу, все ваши доказательства, какими бы они не были, притянуты за уши. Если нет вещественных доказательств, как насчет хотя бы мотива?

— Мало ли какой мотив может быть у больного на голову человека? — в разговор встрял четвертый парень с фамилией Ли. Вся внешность этого паренька кричала о недалекости ее хозяина. Низкий, плотного телосложения, но не толстый, скорее неестественно перекаченный. Тугие мышцы хорошо проглядывались под плотно прилегающей, явно на размер меньше нужного рубашки. Коротко стриженный, почти выбритый яйцевидный череп. Темная кожа, будто после хорошего загара. Грубые неотесанные черты лица. Крупный кривой нос, загнутый кончиком вниз. В целом вид несобранный, недоработанный, будто он не знал, как подбирать себе одежду по размеру или бриться так, чтобы не оставалось пропущенный мест. Речь его была немного грубой, а после столь ласково щебечущей речи Шарифова, казалась вовсе утробным маловнятным рычанием.

— Вот тут ты не прав. Допустить, что он сумасшедший, можно лишь в том случае, если он действительно является убийцей, но, как ты уже сказал, доказательств, подтверждающих это, нет. Никаких поводов усомниться в его адекватности он не давал. Так что и тут мимо. По сути, у вас лишь пустое обвинение, построенное на непоколебимой уверенности в его виновности. А исходить из этого крайне глупо. Тогда с чего вы решили, что именно он является маньяком?

— Знаешь, я думаю, достаточно просто на него взглянуть. Ты же видел его взгляд? Согласись, невинный, «белый и пушистый»— это явно не про него. Но если тебе нужны более весомые доказательства, то хотя бы то, что он отсутствовал дома во время всех преступлений, что зафиксировали камеры неподалеку от его дома на автостоянке. На каждой записи он шел прямиком к злополучному парку, где, как и говорилось в новостях, он подмечал жертв, — Шарифов говорил быстро и немного сбивчиво, тем самым обнаруживая свою немалую тревогу.

— И этого достаточно для убийства человека?

Ли и Шарифов уже было намеревались что-то ответить, но Себастьян не хотел слушать далее.

— Все равно, — перебил он. — Я продолжу. Во-вторых, участвовать в этом я не буду, потому что точно знаю, он невиновен. Почему я вам объясню чуть позже. В-третьих, хочу предупредить сразу, что бы вы ни пытались со мной сделать, сами же от этого пострадаете. Доказательство лежит у меня под ногами с изрезанным лицом. Так что не советую. Ну, а в-четвертых, я очень прошу вас еще раз все обдумать. Начните, наконец, опираться не только на эмоции, но и на такие вещи как: логика, разум, правовые и моральные нормы. Обдумайте все еще раз критически и объективно.

Все то, что говорил Себастьян, крайне взбудоражило компанию, особенно слова о невиновности Араки. Ни один из них и в мыслях допустить не мог, что тот ни в чем неповинен. Столько времени они жили с мыслью об этом как о само