– Пора укладывать ребенка, – напомнила мадемуазель Туссен. – А вам самим надо бы перекусить. Идите, а я побуду здесь, я не голодна.

Фабьена с сомнением посмотрела на Люсьена, малыш выпрямился как на пружине, злясь на себя за то, что заснул на стуле. Отец, с трудом разогнув затекшие ноги, встал, задул оплывшую восковыми сталактитами свечку, кивнул Фабьене и вышел. Брижит взяла за руку и повела за собой сопротивляющегося для виду Люсьена.

На пороге Люсьен обернулся и незаметно послал моим останкам воздушный поцелуй кончиками пальцев – так же я прощался с ним каждый вечер, когда выходил из его спальни и оставлял его лежащим в кровати. Кажется, он уже начал любить меня задним числом, начал строить на опустевшем месте образ идеального отца, каким я никогда для него не был. Что ж, я все больше убеждаюсь, что умер не зря.

Жан-Ми, у которого уже добрых полчаса бурчало в животе, вскочил первым, открыл дверь, чтобы пропустить мое семейство, и теперь ждет, не выпуская дверной ручки, пока его жена наглядится на меня.

– Мы еще вернемся, Одиль! – умоляюще, с плохо скрытым нетерпением говорит он.

В комнату просачивается запах баранины с травами. Надо же, как хорошо я стал различать запахи, скорее идеи запахов. Я точно знаю, что Фабьена распорядилась приготовить на вечер баранье жаркое, что сейчас она достает его из духовки и поливает соком, и мое сознание по прописям памяти воскрешает запах, каким он бывал из воскресенья в воскресенье. По крайней мере так мне представляется этот механизм.

– Почему? Почему ты? – вдруг всхлипывает Одиль, и лицо ее кривится.

Жан-Ми надувает щеки, возможно, не без основания сочтя этот риторический вопрос обидным для себя.

Одиль рыдает, склонясь над моей осклабившейся оболочкой, стискивает мои окоченевшие пальцы.

Теперь, когда нет моей жены, она может не таясь излить свое горе. Но мадемуазель Туссен твердо отстраняет ее:

– Не надо, прошу вас. Не плачьте так сильно. Это ему повредит.

Я не очень понимаю смысл ее слов. Правда, Одиль накапала слезами на лацкан моего пиджака и там осталось пятно, но, учитывая, куда отправится мой костюм, это не так уж важно.

– Слышишь, что говорит мадемуазель Туссен? – решается заметить Жан-Ми.

Одиль вскидывается, обрывает плач, точно останавливает лошадь на полном скаку, и идет в столовую, резко сбросив с плеча утешающую длань Жана-Ми.

Мадемуазель Туссен выжидающе смотрит из-под круглых очков. Когда же дверь наконец захлопывается, она откладывает в сторону вязанье, потирает руки и, живо подвинув свой стул к моему изголовью, возбужденно шепчет:

– Ну-с, приступим!

В глазах старой девы пляшут свечные огоньки, ноздри ее трепещут. Мне как-то неуютно оставаться с ней наедине. Она же явно желала этого с самого начала вечера.

– Не тревожься, о высокородный Жак Лормо из Экс-ле-Бена, – зашептала она, уставив взор в выключенную люстру. – Ты пребываешь в Промежуточном Состоянии, деяния твоей последней жизни смешиваются с кармическими видениями, и ты не понимаешь, что с тобой. Тебя терзает страх, смятение и так далее – это нормально. Я тут. Я Тереза Туссен, которую ты отлично знаешь – еще сегодня утром ты должен был доставить мне газонокосилку «Боленс», – ныне я твой духовный проводник, бодхисатва, и больше тебе нечего страшиться неизведанного – положись во всем на меня. Вот «Бардо Тхедол»[4], – она достала из кошелки рыжую книжонку, – «Тибетская Книга мертвых», с помощью которой я произведу перенос твоего сознания.

Нет, какова нахалка! Ее ведь, кажется, ни о чем не просили. Молилась бы себе о спасении моей души, если уж оно ее так заботит, но пусть оставит меня в покое – мне надо провести инвентаризацию всей своей жизни, подвести итог, во всем разобраться, установить связь с теми, кого я люблю, а не ударяться ни с того ни с сего в экзотические религии.

– О Всеблагой Амитабха, к тебе взываю, тебе доверяюсь. Да снизойдут на высокородного сына твоего Жака Лормо Три Драгоценных Прибежища, и да помогут они ему на пути познания Высшей Реальности.

Да заткнись ты! Я католик! Прочти надо мной «Отче наш» и вали отсюда, не то тебе не достанется баранины.

Но мадемуазель Туссен игнорирует гневные флюиды, которыми исходит моя душа, и продолжает лопотать свою галиматью, неуемная, как лесной ручеек. Меня охватывает ужас. Мадемуазель Туссен повторяет свое заклинание четырежды, на все четыре стороны света – я обложен, затравлен и жду, что будет с моим бедным телом: начнет ли оно светиться, летать, превращаться…

– Слушай, о высокородный, слушай и запоминай. Смерть – это переходное состояние, находясь в котором ты можешь, если сумеешь, управлять своей кармой, чтобы положить конец воплощениям и достичь совершенного состояния Будды. Вот эта «Книга мертвых» будет твоим путеводителем. Я же – твой наставник и пока что держу руль вместо тебя, но будь внимателен – скоро, когда ты будешь достаточно подготовлен, я передам его тебе, а сама пожелаю счастливого пути и устранюсь, ибо такова миссия Терезы Туссен в нынешней ее жизни!

Ну, у старушки совсем крыша съехала! Я никогда не держал ее за важную клиентку, но отделаться от нее из-за ее маниакальной дотошности и дикого упорства было невозможно. Если она вцепляется в души такой же мертвой хваткой, как в косилки, то вечный покой я обрету еще не скоро.

– Слушай же, о высокородный Жак, слушай и повторяй за мной, – продолжала мадемуазель Туссен, глядя в рыжую книжонку и воздев палец. – «Когда из-за необузданного гнева мы будем блуждать в сансаре, пусть Бхагаван Ваджрасаттва поведет нас по лучезарному пути Зеркальной Мудрости, и пусть Мать Мамаки будет охранять нас на этом пути». Повтори.

Обратив ободряющую улыбку к люстре, она выждала несколько секунд и продолжала:

– Хорошо! Тебе уже должно стать лучше. Цель моих наставлений в том, чтобы ты понял, что предстающие тебе призрачные видения, какими бы ужасными они ни были, – всего лишь отражение твоего сознания.

Что она там лопочет? Нет у меня никаких призрачных видений. Не считая истории с ее приводным ремнем и родительского собрания, мои воспоминания ничего ужасного не содержат. Я постепенно постигаю их пользу и смысл, а из чувств живых по отношению ко мне извлекаю фрагменты и одни, как кусочки мозаики, складываю в целостную картину, другие до поры откладываю в сторону. По существу, вся моя психическая реальность определяется тем, что творится вокруг моего мертвого тела в реальном мире. И мне вполне комфортно. Или она собирается наслать на меня кошмары, накликать чудищ, разыграть Апокалипсис, ради того чтобы потом испробовать, под силу ли ей развеять свои же собственные бредовые измышления?