– Чуть было не попался на вашу удочку. Теперь уж точно ничего рассказывать не стану, коли вы прибегаете к таким недозволенным фортелям.

– Так с вашей стороны тоже не вполне честно мучить нас неведением, – не осталась в долгу я и очень жалобно посмотрела ему в глаза.

Музыкант рассмеялся и сел на прежнее место.

– Извольте, так и быть, расскажу. Лет тринадцать или четырнадцать тому назад ваш покорный слуга поступил служить в Одесскую оперу. Театр там отстроили с размахом, петь и танцевать приглашали все больше итальянцев, а вот оркестр собирали из наших музыкантов. Но из таких, чтобы соответствовали! Вот и я счел, что соответствую в полной мере, и тут же, едва услышав новость, отправился из Киева на берег Черного моря. По молодости лет я заявился к антрепренеру без рекомендаций, безо всякой протекции и с ходу ему сообщил, что хочу получить место первой скрипки. От такого нахальства антрепренер только руками развел. Но прослушивание назначил. И в оркестр меня взяли, пусть и не первой скрипкой. От такой своей удачливости я стал уже совершеннейшим нахалом. И не смотрите на меня так. Сказанное вовсе не означало, что я зазнался и принялся вести себя неподобающе! Но я стал позволять себе отвечать на взгляды дам и девиц, даже если те были мне совершенно неровней. Как это ни странно, но до поры все мои выходки и романтические увлечения сходили мне с рук. Но вот однажды…

Арон Моисеевич на минуту задумался.

– Чего уж скрывать, раз начал говорить, – махнул он рукой. – Вы бывали в Одессе? Жаль. Так надо вам сказать, что театр там построили, каких мало по всей Европе! Подлинный дворец. Оттого там и устраивали порой не только спектакли, но и приемы. На которые нас, музыкантов, приглашали в обязательном порядке – потому как что же это за прием без музыки, а что это за музыка, если ее не играют лучшие музыканты? Кругом скульптуры, мрамор, позолота, ковры, зеркала. Дамы в вечерних платьях, мужчины во фраках. Лакеи в ливреях. Шампанское. Ну и как тут удержаться и, улучив свободную минутку, не прогуляться, не смешаться с высшим обществом, благо что на тебе самом фрак и ты ничем таким и не выделяешься? Можно и шампанского с подноса прихватить или закуски какой. Так вот, прогуливаюсь я с бокалом шампанского в руке и вижу ее! Я даже описывать ничего не стану, а только скажу, что, проводив ее взглядом, вместо дверей попытался войти в одно из зеркал! Вот так я был поражен и сражен наповал. Едва пришел в себя, стал расспрашивать и узнал, что это дочь судовладельца Кукушкина. Узнал адрес, имя – все, что только можно узнать о человеке за один вечер. Дождавшись конца приема, взял я свою скрипку и отправился в Шампанский переулок, под окна особняка господина Кукушкина.

Южная ночь, небо, почти прозрачное от звезд; легкий ветерок с моря раздувает мою белую итальянскую рубашку. Я беру скрипку и начинаю играть. Понятно, что в свою музыку я вкладывал всю душу и оттого забыл обо всем на свете, лишь изредка бросал взгляд вверх на окна и балконы особняка в надежде увидеть силуэт той, ради которой пришел сюда. И совершенно забыл, что помимо этого особняка в переулке есть и другие дома. Ну так мне напомнили о том: вдруг за моей спиной наверху раздается шум и на меня выливают черт-те что! Я таки не сразу и понял, что именно, и очень не сразу догадался, что это содержимое аквариума. Стою я посреди улицы, весь мокрый, в волосах песок, на ушах трава морская, одна золотая рыбка в зубах, вторая за пазухой трепыхается и щекочет. Ну, хорошо, про рыбку в зубах я преувеличил. Но за пазухой точно была! От всего этого мне становится неудержимо смешно, и я начинаю хохотать. Это уже позже выяснилось, из-за чего ко мне такую меру наказания применили – обливание содержимым аквариума. Тот особняк, спиной к которому я стоял во время «концерта», принадлежал немалому полицейскому чину, уж не буду я его имя поминать, настолько он у меня в печенках. Пусть уж будет, скажем, полицмейстером. Так вот, первым, кто проснулся от моей музыки, была госпожа полицмейстерша. Хотя она, может, и не спала вовсе по причине либо мигрени, либо стеснения в груди.

Моя Сарочка тоже давненько объясняет портнихе, что талию надо делать на двадцать вершков ниже уха, но про габариты той мадам мне и сказать нечего. Разве то, что я впоследствии был рад, что на меня только воду вылили, а не балкон обрушили. Ну да это я в сторону ушел. В самом же деле вслед за супругой на балконе объявился сам полицмейстер, и что-то во всем этом ему не понравилось настолько, что он схватил первую попавшуюся в руки емкость с жидкостью и ее содержимым попытался остудить мой творческий пыл, хоть и направленный в противоположную сторону. Смех же мой вызвал у него такую ярость, что он собрался вызвать городового: вот так прямо на балконе сунул в рот свисток и начал свистеть. Не знаю, чем бы все это дело завершилось, но тут объявились некие личности и предложили мне незамедлительно покинуть ставшее для меня опасным место известными им тайными проходами.

Выяснилось, что моими слушателями были не только полицмейстер с полицмейстершей, но и, по нелепому совпадению, некие уголовные элементы. Чем они собирались заниматься в Шампанском переулке – может, как раз меня ограбить желали, – я уточнять не стал, потому как был благодарен за спасение. А привели они меня в небольшой трактир, где мы и просидели до утра, благо авторитет у моих сопровождающих был таков, что хозяин даже пикнуть против них не смел. Пришлось мне поведать о причинах, побудивших устроить ночное представление. Никто не стал надо мной насмехаться, напротив, отнеслись с полным сочувствием. Более того, пообещали недостойное поведение полицмейстера не оставить безнаказанным. И что вы думаете? Через два дня, пока мой обидчик отдыхал на даче, что на шестнадцатой станции Люстдорфской дороги, его квартиру в том самом особняке обнесли. Аккуратно и тщательно! Говорят, не менее пяти подвод всяческого добра увезли. Я от такой новости пришел в изумление и полный испуг, но вскоре обо всем забыл, потому как события моей личной жизни закрутились с невероятной скоростью. Мои чувства, высказанные музыкой в ту ночь, были услышаны!

Если быть совсем уж кратким, то мы познакомились с Наденькой, я набрался смелости и попросил у ее родителя руки прекрасной девушки. Отец ее, хоть и был не в восторге, но искренне желал счастья дочери и, видя глубину наших чувств, дал согласие на брак. Но поставил два условия: принять фамилию и пойти служить к нему, то есть расстаться с оркестром! От последнего мне удалось отвертеться, поскольку это было бы нарушением контракта и пришлось бы платить неустойку, а Семен Поликарпович при всех своих миллионах был слегка прижимист. Разрешил мне доиграть сезон, а позже и вовсе махнул на все рукой, и так уж всем было известно, кто я таков и каким зятем он обзавелся. Опять же газеты обо мне писали как о подающем надежды таланте. И было бы мне счастье, но следующим летом случилась холера, я хоть и выкарабкался с того света, но враз остался один на белом свете. Проклятая болезнь не пощадила ни мою супругу, ни тестя.

Я мог бы претендовать на миллионы Кукушкиных, но сил бороться с иными наследниками у меня от горя не было, как не было и желания к тому. Не запил я и не скатился на самое дно лишь оттого, что имел утешение в музыке. Пока меня слушали, я мог ни о чем горьком не вспоминать. Поэтому искал возможность играть везде и повсюду. В театре к этому относились с пониманием и прощали мое музицирование в не самых подобающих для артиста императорских театров местах. А вот господин полицмейстер, то ли в силу своей ревнивой натуры, то ли сумев увязать ограбление с ночным происшествием, но затаил на меня зло. Так что стоило мне однажды сыграть на студенческой вечеринке запрещенную песню, как попал я под суд и был выслан в Сибирь. О чем, впрочем, и не жалею.