вместо серого халата явился в том самом наряде, в котором он впервые предстал предо мною в «Золотом якоре».

Взяв с достоинством кнут в руки, он подошел к манекену и погладил его рукой по спине. Потом, отойдя сажени на две, стал вновь приближаться к нему с особенной торжественностью, восклицая: «Берегись! Ожгу!..»

Производя свои странные действия, этот удивительный «талант» несколько раз оборачивался ко мне, будто бы взглядом приглашая оценить и удостовериться в чистоте его работы и тонкости отделки. Вид его выражал необыкновенную самоуверенность и похвальбу: «Не сомневайтесь, мол, ваше благородие, оправдаем, мол»…

Поговорив с доктором, я оставил госпиталь в совершеннейшем недоумении. Что я мог доложить начальству?

Как ни неопытен и малосведущ в то время я был в психиатрии, тем не менее для меня лично не было сомнения в том, что здесь мы имеем дело с видом умопомешательства, притом умопомешательства странной формы – страсть к кнуту. Во всех остальных проявлениях умственной и физической деятельности этот человек был совершенно нормален и здоров.

Казалось бы, чего лучше: он – самый подходящий человек для должности палача… Однако при этой мысли меня охватывали невольные жалость и страх. Жалко и страшно было и за этого человека, и за те жертвы, которые могли попасться ему в руки…

«Боже мой, боже мой! – думалось невольно. – И до такого озверения может дойти человек! Как и почему это могло случиться?»

Ничего не скрывая и не утаивая собственных мыслей на этот счет, я все рассказал графу.

Он задумался…

– В самом деле, – сказал он, – история выходит довольно-таки сложная… Не знаю, как тут и быть…

– Позвольте мне, ваше сиятельство, – сказал я, – еще поразведать и порасспросить об этом человеке.

– И в самом деле, сделайте это, – ответил мне граф. – А там видно будет, что с ним делать…

И узнал я историю отрывочную, но довольно-таки грустную. Семен Грядущий, как оказалось, питал когда-то нежную страсть к одной женщине, которая была зверски убита какими-то злодеями, будучи беременной. Злодеи были пойманы, осуждены и по тогдашним законам приговорены, между прочим, ко всенародному наказанию плетьми. Скорбя по утрате любимой женщины и питая в душе понятную злобу к злодеям, Семен Грядущий отправился смотреть, как будет наказывать их палач Кирюшка. И вот тут-то он убедился, что Кирюшка «мирволил» убийцам, наказывая их, по его мнению, весьма слабо.

Здесь, кстати будет сказано, подобное убеждение Семена Грядущего могло быть вызвано и не только одним чувством мести. Действительно, бывало, что подкупленный родственниками убийц или самими преступниками палач иногда являл «незаконную» снисходительность к наказанным.

Палача обыкновенно потчевали за несколько дней до казни, уговаривались с ним в цене за ослабление наказания и вручался задаток. В его же пользу поступали и все те деньги, которые бросали в повозку, везшую осужденного на казнь. И наконец, после всей операции ему вручались остальные уговоренные деньги.

Палача обыкновенно потчевали за несколько дней до казни, уговаривались с ним в цене за ослабление наказания и вручался задаток. В его же пользу поступали и все те деньги, которые бросали в повозку, везшую осужденного на казнь.

Мастера-палачи в подобных предварительных беседах обычно еще выхваляли свое искусство в глазах просителей. «Если захочу, – говорили, – то научу, как справляться с дыханием: когда его сдерживать и когда кричать! По моей воле и силе рука может показать сильный взмах и отвести удар с легкостью…»

Может быть, и Семен Грядущий попал на такую казнь «с сильным взмахом», но с «легким отводом» удара. Но совершенно понятно и то, что просто его рассудок, потрясенный горем, не выдержал и уступил место злобному умопомрачению, искавшему себе выход в практике «настоящего» заплечных дел мастера, такого мастера, который, по его мнению, чуть ли не с одного удара должен убивать наказуемого…

Но палачом этому несчастному человеку так и не удалось сделаться…

Я рассказал все это графу, а через месяц узнал, что Семен Грядущий, по собственной ли воле или по распоряжению начальства, отправился в один из монастырей на Ладожском озере. Далее я потерял о нем всякие сведения.

И слава богу!

Но, заканчивая эту историю, не могу не поделиться некоторыми мыслями и ощущениями, которые она навевает на меня до сих пор…

Как видит читатель, она не относится к делам собственно, так сказать, сыска. Происходила вся эта история в начале моей полицейской деятельности и тем не менее врезалась мне в память почти во всех своих подробностях. Как живой, до сих пор стоит перед моими глазами этот дюжий широкоплечий молодец с лихо надвинутой феской на голове, с вызывающим видом и с горящим взором приближающийся с плетью к человеку-куму или даже подобию человека – манекену.

Быть может, происходит это потому, что именно здесь впервые меня охватила мысль о всей ненужности, жестокости, ужасном вреде и развращающем влиянии телесного наказания.

Я никогда не мог пожаловаться на свои нервы. Но именно после этого случая мне всегда казалось, что после публичной, «торговой» казни кнутом или иной подобной казни несколько человек из зрителей уходят домой помешанными…

Слава богу! Я пережил это время… Помню тот момент, когда я, уже закаленный полицейский, искренне перекрестился при вести, что этот публичный кнут и эта проклятая плеть отошли в область преданий…

Остаются еще в народном быту розги и их развращающее влияние. Но я, «отставной» ныне старик, перевидавший и переживший многое, твердо верю, что минет и их пора, что настанет тот благословенный день на Руси, когда свист их замолкнет навеки и о самом существовании их будут вспоминать с ужасом и отвращением.

Остаются еще в народном быту розги и их развращающее влияние…

С этой верой я и кладу на этот раз свое перо…

Шайка разбойников-душителей

Это была целая хорошо организованная шайка. Не те «душители, или туги», описанные Евгением Сю, которые являлись членами страшной секты, а те, которые душили с целью грабежа, избрав своими жертвами преимущественно извозчиков. Наглые, энергичные, смелые, они одно время навели на столицу страх и панику.

Операции их начались с 1855 года. В конце этого года на Волховской дороге был найден труп мужчины, задушенного веревочной петлей. После расследования оказалось, что это был крестьянин Семизоров из села Кузьминского, который по дороге домой был кем-то удушен, после чего у него забрали лошадь, телегу и деньги. Убийство страшное, но оно не обратило бы на себя особого внимания, если бы следом за ним, на той же самой Волховской дороге, не было совершено совершенно такого