тот свет… Не завтра, как планировалось, а позже, но она непременно умрет… Убить ее – долг Габриеля, а он никогда не отказывался от своих долгов…

«Сегодня я займусь Офелией, – решил Габриель. – Только сначала выкопаю лаз… На это не уйдет много времени, я найду участок, где почва рыхлая из-за того, что за забором почти сразу начинается обрыв. В таких местах еще и камер нет. А то в прошлый раз я сглупил, вырыл лаз поблизости от одной из них, и, когда собрался на дело, пришлось ее из строя вывести на тот случай, если дежурный охранник вздумает ее повернуть в другом направлении. – Он вспомнил, как, прежде чем пролезть под забором, обрезал кабель. – В общем, сейчас займусь подземным ходом… А потом умертвлю Офелию. Пока, правда, не знаю как. Хотелось бы ее утопить… Так еще никто не умирал. Это оригинально… И даже немного романтично, как раз в духе Офелии… Если получится, утоплю ее в реке, если же нет, то в ванне… А что? Теоретически это вполне возможно: покончить жизнь самоубийством, погрузившись под воду… Итак, решено, Офелия будет утоплена…»

С этими мыслями Габриель подошел к забору и, отыскав нужное место, начал копать. А чтобы не заскучать за работой, он стал развлекать себя воспоминаниями. Пусть они были не самыми радужными, но далеко не такими ужасными, как те, что связаны с Оксаной…

…Он уехал в Астрахань. Почему именно туда, он не мог сказать точно. Просто вдруг захотелось… Купил билет на теплоход (самый дешевый – в трюм) и отправился в плаванье. От Москвы трехпалубник под именем «Яков Свердлов» шел неделю. За это время Габриель успел налюбоваться на речные просторы и решить, что они его впечатляют не меньше, чем морские. Когда плыли по каналу, было не очень интересно, но, как только теплоход оказался в водах великой Волги, все стало по-другому. У Габриеля дух захватывало от восторга. Эта водная гладь, эти зеленые берега, белоснежные птицы, кружащие над песчаными отмелями… Как же все было красиво!

Астрахань, правда, его разочаровала. Пыльный, грязный город, где только главная улица производит приятное впечатление – остальные же его уголки находились в запустении и разрухе. Габриель снял себе жилье с видом на реку. Это была комната в двухкомнатной квартире, располагающейся в краснокирпичном доме прямо на набережной. Дом сей построили еще до революции и тогда, наверное, здание считалось шикарным. Двухэтажный особняк с аркой, высоким парадным крыльцом, просторным балконом с резными перилами и похожим на крышу китайского домика навесом – такие хоромы мог себе позволить только купец-миллионщик или икорный контрабандист. Но за сто с лишним лет дом обветшал, его кирпичные стены потрескались, крыша прохудилась, балкончик прогнулся, обещая в скором времени рухнуть, а перила источили жуки-короеды. Но, несмотря на это, Габриелю дом нравился. Особенно двор, полностью закрытый, уютный, вечно завешанный стираным бельем и вялившейся воблой. Летом, правда, из туалета (удобства были на улице) ужасно несло нечистотами, но зато зимой было тепло и уютно, так как ветер с Волги не мог проникнуть через старые кирпичные стены во двор.

А какой изумительный вид открывался с балкона! Габриель часами сидел на нем, рискуя жизнью (опоры в любой момент могли подломиться, и тогда он полетел бы вниз вместе с трухлявыми деревяшками), и любовался рекой, ее то зелеными, то заснеженными берегами. Вместе с ним на балконе частенько оказывалась хозяйская девочка Маша. Ей было семнадцать, она только окончила школу, после чего стала вместе с матерью торговать воблой на пристани. Девушка была очень милой и мечтательной. А еще откровенной. Она делилась с Габриелем всеми своими мыслями и переживаниями. Например, рассказывала, как в детстве – тогда выходить на балкон еще было безопасно – она часами просиживала на нем, наблюдая за плывущими по реке теплоходами. Особенно Маше нравилось смотреть, как они причаливали. Интересно было все: и как капитан, высунувшись из рубки, отдает команды в микрофон, и как матросы закрепляют швартовы, и как они устанавливают трап, и как по этому трапу спускаются первые туристы. О! Эти солидные мужчины, нарядные женщины, ухоженные старушки в шляпках! Эти детишки в невиданных джинсах и кроссовках! Маше казалось, что эти люди прибыли не из другого города, а из другого мира, так они были не похожи ни на нее, ни на ее маму, ни на брата, ни тем более на отца – вечно пьяного, битого, вонючего…

Когда балкон обветшал настолько, что на него стало страшно выходить, Маша начала наблюдать за приезжающими в Астрахань туристами из окна. Вид, конечно, был хуже, но ей уже не обязательно было видеть, что происходит на набережной, она и так все знала, и слаженные действия команды ее уже не интересовали, теперь ее волновали только туристы, а за ними можно наблюдать откуда угодно – хоть из арки. Шумной толпой они проходили мимо ее дома, даже не замечая жадного взгляда темноволосой девчушки в линялом платьице, их манил пруд с лебедями и белокаменный кремль. А они манили ее. Маша, как собачонка, таскалась за туристами, но не подходила к ним (если на нее обращали внимание, то убегала), а просто наблюдала, держась на расстоянии. Брат дразнил ее за это, мама ругала, отец колотил, но маленькая Маша все равно встречала и провожала каждую туристическую группу, а когда они отплывали, махала им из окна. Когда же кто-то из пассажиров отвечал ей тем же, она готова была расплакаться от счастья. Как же, ее, букашку, заметили и поприветствовали! Разве это не прекрасное событие?

Потом, когда мама стала брать ее на пристань, где она торговала воблой, Маша перестала воспринимать пассажиров теплоходов как небожителей. Она увидела, какими потными и пьяными (ну точно как ее папашка) возвращаются из города солидные мужчины, как злобно костерят их нарядные женщины и как мелочно интеллигентные старушки в шляпках торгуются из-за копеек.

Когда с ней познакомился Габриель, Маша так разочаровалась в родном городе, что мечтала уехать оттуда. Куда угодно, хоть на Северный полюс, лишь бы не видеть надоевшего: пыльных улиц, увешанного воблой двора, хмельных туристов, прокопченных контрабандистов, цыганок на пристани, торговцев анашой, бабулек с вареньем из айвы… А также пьяного братца (отец успел допиться до белой горячки и вскоре умер), измученной, вечно хмурой матери… Сменяющих друг друга квартирантов, пристающих к Маше с непристойными предложениями… Только последний их жилец был совсем другой породы. Не домогался ее даже взглядом. Не пил. Был хоть и не общителен, но приветлив. Всегда Машу выслушивал, иногда даже