16 августа – SO ветер со всеми признаками наступающего ненастья, но горизонт еще хороший. Западный берег Анадырского залива, судя по прежним картам, не мог теперь находиться от нас далеко; требовалось осмотреться в этом направлении на случай, если бы пришлось штормовать при ветре, дувшем теперь прямо в угол залива. По этой причине легли мы прямо на W и скоро увидели впереди берег с невысокими холмами, не более как в 12 или 13 милях. Это было еще гораздо ближе, чем я ожидал. Осмотревшись тут, легли мы к NNO и с этой стороны не замедлили увидеть буруны милях в двух, а потом и оконечность вчера виденной кошки, протяжение которой, таким образом, определилось в 45 итальянских миль. Продолжая идти к W оконечности ее, увидели мы впереди подозрительную струю сулоя, и потому беспрестанно бросали лот, хотя глубина была и не менее 30 сажен, и это к великому счастью, ибо глубина с 30 сажен вдруг уменьшилась до 8 сажен и, хотя руль вмиг положен был на борт, но, пока судно уклонялось под ветер, глубина была уже только 5 сажен. Между тем горизонт несколько очистился, и перед нами открылся большой залив, окончания которого не было видно. Соображаясь с плаванием Беринга, залив этот назван им заливом Св. Креста, но мы не ожидали, чтобы он так много вдавался к N. На кошке оказалось селение, от которого уже гребла к нам байдара, наполненная людьми.

К обыкновенному «тарова» присоединялось здесь еще другое приветствие: один чукча, крестясь, беспрестанно кланялся. Положа грот-марсель на стеньгу, звали мы их к себе, на что они по некотором обсуждении согласились. Я был в нетерпении расспросить их о настоящем месте, но по известной уже причине остался очень мало удовлетворенным, хотя один молодой чукча, по имени Хатыргин, казался и весьма толковым человеком. Мы разобрали только, что перед нами большой залив, посредине глубокий, но близ восточного берега мелкий.

Между тем мы продолжали идти вперед; становилось час от часу хуже; не осмотревшись, не хотелось мне вдаваться далеко в залив, не из одной опасности, но и потому, что описи нельзя было производить с точностью. Увидев, что кошка с материковым берегом образует хорошую бухту, стали мы лавировать в нее и часу в третьем пополудни, найдя глубину 10 сажен, сверх илистого грунта, положили якорь.

Весьма свежий ветер с проливным дождем не помешал мне в то же время съехать в селение к чукчам, которых дурная погода уже прежде прогнала домой. На досуге надеялся я быть счастливее в моих расспросах. Нас встретила на берегу большая толпа, но без шума и очень ласково. Приятель наш Хатыргин пригласил нас в свою юрту и рекомендовал старой своей матери. Юрта эта была больше и чище виденных нами доселе; нам подостлали оленьи меха, и мы начали очень спокойно беседовать, сделав, как водится, с обеих сторон подарки. Я не замедлил склонить речь к тому, что было для меня важнее, и, к изумлению, услышал, что мы находимся только в полуторадневных переходах от устья реки Анадыря, хотя считали себя, основываясь на прежних картах, дальше 100 миль от него по прямой линии; что отсюда до самого устья нет ни одной губы, а простирается все ровный, низменный берег; что кошка, на которой мы тогда находились, простирается на большое расстояние к О и потом загибается влево; что залив вдается к северу на целый дневной переход; что к вершине его подходят уже высокие горы; что рек в нем нет и пр.

Из всего этого следовало, что мы находимся уже в губе, показываемой на прежних картах под названием Ночен, хотя устье ее означалось на градус с лишком южнее теперешнего нашего места; устье Анадыря, и по тем картам смежное с этой губой, должно переменить свое место по широте на столько же. Бухту, в которой мы стояли, называли они Камангаут (Чертовка); другие места залива – другими именами, но тщетно старались мы узнать что-либо о губе Ночен. Этого названия, равно как и Онемен, не знал никто. Общего названия для всего залива они не имели; тем приличнее было удержать название, данное ему Берингом.

На следующее утро (17 августа) посетили нас оленные чукчи, кочевавшие поблизости на материковом берегу. Один из них, Имлерат, пожилой и степенный человек, описал нам путь отсюда до Анадыря со многими подробностями, во всем согласно с полученным накануне сведением, так что мы не могли уже более сомневаться в неожиданно близком соседстве этого замечательнейшего по всему Чукотскому берегу места. Чтобы, не упуская описи залива Св. Креста, исследовать эту вовсе не известную еще реку, решился я, оставшись со шлюпом здесь, отправить туда баркас под начальством мичмана Ратманова, которому желали сопутствовать и натуралисты. Я надеялся, что экспедиция эта успеет возвратиться прежде, чем начнутся бурные и ненастные погоды, в осеннее время здесь господствующие, и таким образом два дела были бы выполнены сразу.

Между тем горизонт очистился, и мы увидели себя довольно хорошо защищенными со всех сторон и потому, не теряя времени на поиски лучшей гавани, стали на два якоря и начали готовить анадырский отряд, которому назначено было отправиться с рассветом следующего дня.

После обеда съехали мы на берег. Пристав к ближайшему месту кошки, с версту от селения, и обсервовав тут часовые углы, пошли мы к юртам, стреляя по дороге куликов, которые стадами играли в бурунах. Подходя к селению, были мы удивлены, что вместо прежней толпы навстречу к нам вышел один Хатыргин, как будто в рассеянии и не замечая нас, забавлявшийся метанием из пращи камешков по чайкам. Мы еще не успели спросить его о причине одиночества, как он объявил, что оленные чукчи, бывшие у них в гостях, перепугавшись до смерти нашей стрельбы, не только сами бежали к своим юртам на материковом берегу, но увлекли за собой и половину селения. «Я успокаивал их, говорил, что нам нечего вас бояться; у нас одно солнце; вам не для чего вредить нам, но меня не слушали». Так философствовал наш приятель; мы старались доказать нашу благодарность подарками ему и его семье, которая почти одна во всем селении не разбежалась.

Мы пробеседовали несколько времени в их юрте, и не скучно. Заметив, что Ренольген, старший брат Хатыргина, все молчит с каким-то юродивым видом, спросили мы о причине этого. «Он почти совсем не говорит, – отвечал Хатыргин, – но зато мастер бить в бубны». Мы догадались, что он шаман, и просили его показать нам свое искусство и пошаманить, благополучно ли кончим мы наш путь. Подарки, сопроводившие нашу просьбу, его склонили. Он ушел за свой полог, откуда скоро послышался на вой похожий голос, то возвышавшийся, то понижавшийся и сопровождаемый легкими ударами в бубен тонким китовым усом. Полог поднялся, и мы увидели нашего кудесника, качавшегося из стороны в сторону, усиливая постепенно голос свой и удары в бубен, который он держал под самым ухом. Цель этой музыки, кажется, в том, чтобы оглушить и одурить шамана. Якутские шаманы достигают того же, кружась на месте. За этим началось настоящее колдовство.

Сбросив с себя кухлянку, обнажился он до пояса, взял гладкий камень, пошептал над ним, дал его мне в руку подержать, потом, взяв его между двух ладоней, повел одной вверх другой руки, и камень исчез. Он показывал желвак над локтем, где будто бы камень остановился. Желвак этот перевел он в бок и, вырезав оттуда камень, объявил, что все будет благополучно. Чистота его фокуса не сделала бы бесчестия самому Боске или Пинетти. Похвалив его искусство, подарили мы ему ножик; приняв его, сказал он с важностью, что хочет испытать его остроту; вытянул свой язык и стал его резать… Мы видели, как рот его наполнялся кровью… наконец, отрезав язык, показал нам его в руке, но тут занавес опустился, потому что кусок мяса не так легко было спрятать, как камень.