комнате.

— Это вы будете товарищ Ильфук?

— Это я.

— Вам телеграмма.

Железный, несгораемый Ильфук, страшилище детей.

Мальчик-статист кричит со сцены: «Лиза, ты меня видишь? Это я!»

Копл говорил, как англичанин, и еще подлязгивал клыками.

Мама пошла к старцу, которому два человека подымали брови. От волнения и усталости не слышала его ответа. Снова два дня под солнцем, взятки и подымание бровей.

Могильщик говорил: «Вы мертвых не бойтесь. Они ничего вам не сделают. Вы бойтесь живых».

«Не говорите мне про вещь! Это была вещь. Теперь это уже не вещь. Теперь это водопровод».

Монгол играет в шахматы.

— Это ерунда вопрос.

— Минутычек! Минутычек!

Витя был очень возмущен тем, что учительница говорила: «До свиданьица». «Кружавчики».

Записывает книжечку до конца деловыми телефонами и адресами, а потом выбрасывает, начинает новую.

Когда царю подносили тору, ему тоже было неприятно, но он терпел.

Разговор с Витей.

— Как ты относишься к еде?

— Презрительно.

— Почему?

— Это мне лишняя работа. Утруждает меня.

Писем я не получаю, телеграмм не получаю, в гости ко мне не приезжают. Последний человек на земле.

Из отчета: «Заметно растет товарищ Муровицкая».

Необыкновенно вульгарный человек. Он выражался:

Дайте тую, что ближе…» или «Топай, топай кверху…»

Говорил он — на смерть. Оратор он был — на смерть.

Он очинил карандаш в бумажку.

Я так на это посмотрел, туды-сюды.

Лох. Из семейства лоховых.

Поцелуй в диафрагму. Он думал, что в самом деле целуют диафрагму.

Увидев, что молодые люди не сводят глаз с его жены, старик стал солить рыбу.

— Надо портить себе удовольствие, — говорил он.

— Сколько же надо солить вашу жену, чтобы сделать гс не такой сладкой, — сказал один из учеников.

Антоша, добрый, в широких штанах.

Тут только самое сало и завязывается, после обеда.

Корней говорил: «Любитель я разных наций».

Говорил с нахальством пророка.

Ваш пропуск для нас не существует.

Соедините меня с Крымэнерго. Севастополь! Севастополь! Дайте Крымэнергию! Это Крымэнергия?

Зажим удава.

Здесь собралось туч на три сезона.

Он спал на тюфяке твердом, как корж.

Он имел кличку — «Ай, мамочка!»

Он был совершенно испорчен риторикой. Простые слова на него не действовали.

Кто измерит глубину моего отчаяния?

Я сижу в голом кафе «Интуриста» на набережной. Шторм. Вой бесконечный, как в печной трубе. Я хотел бы, чтобы моя жизнь была веселей, но, кажется, уже не выйдет. «Крым» отваливает в Одессу. Садится кормой.

Он повторял с упорством: «Из моей жизни можно на писать сценарий».

Фонароглу рассказывал, что старый князь был уже стар и не мог ее «удоглетворить».

С закусью или без закуси?

Возвращено вам кольцо, прядь волос, письма, возвращено все, что вы думали обо мне, и снова повторяю: забудьте все, что я говорил вам (роман).

Алешки да Пашки (рассказ).

Осадок. Всегда осадок. Приезжаешь к морю. Разочарование — оно могло бы быть больше. Они могли бы написать лучше. Откуда они знают, что мы могли.

Счастье пижона. Список побед.

Слезливый эгоист.

«Я истратил на бессмысленный телефонный разговор 45 копеек. Верните мне эту сумму».

Если человек мне подходит, я нуждаюсь в нем уже всегда, каждую минуту.

Незначительный кустарник под пышным названием «Симфорикарпос».

Бронзовый румянец на щеках тети Фани.

Он стоял во главе мощного отряда дураков.

— Что вас больше всего на свете волнует? — спросил девушку меланхолический поэт.

— Таким образом, — как говорит Витя.

Синеглазая мама.

Перед приездом он сиял, как рыжий ангел.

— На ваших грудях, — сказали на собрании.

Окопный обед.

У нас уважают писателя, у которого «не получается».

«Они могли бы написать лучше». А откуда они знают, что мы могли бы написать лучше?

Страдания богатого человека.

Слезы восторга.

Жеманство в стихах и статьях. Век жеманства.

«Пуля пробегает по виску». Что она, лошадь? Или клоп?

Выпьем за тех, у кого получается.

Если бы Толстой писал так туманно, как Павленко, никогда бы мы не узнали, за кого вышла замуж Наташа Ростова.

«Наряду с достижениями есть и недочеты». Это вполне безопасно. Это можно сказать даже о Библии. «Наряду с блестящими местами есть идеологические срывы, например, читателя призывает автор верить в бога».

Нам в издательстве нужен педантизм, рутина, даже бюрократизм, если хотите.

Живут в беспамятстве.

Лайонс говорил: «Я хочу видеть вас голой в постели».

Пошла в ход калинушка да малинушка.

Веселые частюшки.

Нездоровая тяга к культуре.

Не только поит и кормит, а закармливает и спаивает.

Внизу вечно хлопают автомобильные дверцы.

Пишет стихи, словно выбирает почетный президиум. Обязательно упоминается весь состав.

То, что он живет в одном городе со мной, то, что я могу в любую минуту ему позвонить, тревожит меня, делает мою жизнь тревожной.

Плотная, аккуратная девушка, как мешочек, набитый солью.

Бокал яда за ваше здоровье!

Пригласительный билет.

Костюм обычный.

* * *

Человек без профессии.

Страна Возмездия. У нас можно быть дураком три года. Бич божий. Дым пожаров.

Цыганский театр. Комнатный цыганский театр. Цыганский государственный коридорный театр.

Фабрика походных кроватей, так называемых раскладушек.

Нелегко было заметить. Он много работал и был крикуном. Если бы он чему-нибудь научился, то был бы полезным человеком. Смог ли бы он продавать билеты в трамвае?

За глупость и бесталанность.

Стимул. Мы старые беспартийные, вам, может быть, все равно, а мне больно, больно, товарищи.

А сколько вынес?

Золотой фонд.

Железный инвентарь.

Список людей, получающих квартиры.

Список людей, умеющих работать.

Пьеса. Сняли. Другая пьеса. Тоже сняли.

Писал историю литературы по источникам.

Творческий документ.

Пишут к юбилеям.

Уважают тех, у кого не получается.

Книжная инфляция.

Выпьем за тех, у кого получается, и получается хорошо. С Новым годом, с новым счастьем.

Писать надо много и хорошо.

Что происходит, товарищи?

Это было в то счастливое время, когда Сельвинский занимался автогенной сваркой.

Это было в то странное время…

Сентябрь 1936 — начало апреля 1937

В долине Байдарских ворот. Как строили город. Пресную