Я так и не смог ничего придумать, чтобы отказаться, и мы с ним вдвоём спустились вниз. С этого всё и началось. Ну вот скажите, что плохого сделал я пассажирам того парохода? Мне ничего от них не было нужно, я только хотел тихо и мирно жить своей жизнью так, чтобы я никому не мешал, но и мне никто в душу не лез. Кто осмелится сказать, что я просил слишком многого? А теперь послушайте, что из этого получилось.

Идём мы, значит, по коридору в салун, как вдруг из одной каюты первого класса выходит молодая девка с ребёнком на руках – горничная или кормилица, короче, прислуга. Симпатичная такая, стерва, и вся в веснушках. Проходим мы мимо неё, а она как заорёт – ни дать ни взять паровозный гудок. И ребёнка чуть на пол не уронила. У меня от её вопля чуть сердце из груди не выпрыгнуло, но я, понятное дело, поворачиваюсь к девчонке и вежливо извиняюсь: простите, мол, леди, что я вам случайно на ножку наступил. Но как только я увидел её побелевшее лицо, так сразу понял, что инкогнито моё накрылось. Она прислонилась к стенке, вся дрожит и тычет в меня пальцем:

– Это он! Это он! Я его на суде видела! Не позволяйте ему дотрагиваться до ребёнка!

На крик прибежал стюард, и не успел я глазом моргнуть, как вокруг нас собралось около дюжины пассажиров.

– Кто он, девушка? – спрашивает стюард, а та совсем очумела и кричит:

– Это Мэлони! Мэлони! Он убийца! Заберите его скорей, а то я боюсь!

Что было потом, точно описать затрудняюсь, помню только, как мебель в щепки разлеталась. Кто-то ругался, кто-то стонал, кто-то требовал назад своё золото. В общем, славно повеселились. Когда я пришёл в себя, во рту у меня торчала чья-то рука. Как позже выяснилось, принадлежала она тому парню из Нельсона, что собирался меня угостить. Ему даже удалось часть её извлечь, но только после того, как меня малость придушили. Да, в этом мире на справедливость рассчитывать бесполезно, особенно если раз оступился. Одно меня утешает: тот хорёк теперь всю жизнь меня помнить будет, не только на этом, но, надеюсь, и на том свете тоже.

Они отволокли меня на полуют и затеяли судить судом военного трибунала – это меня, вы понимаете, меня, который ради их же блага продал полиции своих товарищей! Ох, как же они препирались, что со мной делать дальше! Одни говорили одно, другие – совсем другое, а кончилось всё тем, что капитан решил высадить меня на берег. Пароход остановился, спустили шлюпку, затем в шлюпку спустили меня, и всё это время толпа бесновалась на палубе, изрыгая проклятия в мой адрес. Я заметил среди пассажиров того парня с перевязанной рукой и решил, что я ещё дёшево отделался.

Мы ещё не пристали к берегу, а я уже переменил своё мнение. Я-то надеялся, что там никого не будет и мне удастся без помех пробраться вглубь страны, но пароход не успел ещё отойти достаточно далеко от населённых мест, и на берегу в ожидании шлюпки сразу собралось полдюжины любопытствующих типов. Старшина-рулевой тут же раззвонил этим бродягам, кто я такой, а потом вместе с гребцами просто выкинул меня за борт на глубине десяти футов, нисколько не заботясь о том, что акул в тех водах не меньше, чем зелёных попугаев в буше. Я слышал, как они ржали надо мной, пока я, отплёвываясь солёной водой, плыл к берегу.

На суше оказалось похлеще, чем в воде. Я выполз на песочек, стряхивая с себя водоросли, и меня сразу схватил за шкирку здоровенный малый в вельветиновой куртке, а человек шесть его приятелей крепко заломили мне руки за спиной. Большинство из этих ребят были простыми парнями – их я не очень боялся, но один из их компании – противный хлюст в широкополой шляпе – сразу мне не понравился из-за надутой рожи, да ещё к тому же он оказался дружком верзилы-главаря.

Ну так вот, вытащили они меня на пляж, руки отпустили, зато окружили со всех сторон. Тот, что в шляпе, мне и говорит:

– Мы тебя, приятель, как только про суд узнали, давно уже поджидаем в здешних краях.

– Что ж, – говорю я, – очень мило с вашей стороны.

– А ты, тварь, заткни пасть, если дорожишь зубами! – говорит он и обращается к своим: – Что сделаем с этим ублюдком, друзья? Повесим, утопим или пристрелим? Кто хочет высказаться?

Уж больно мне эти ребята деловыми показались, и начал я всерьёз беспокоиться.

– О чём это вы, – говорю, – парни, толкуете? У меня бумага от властей с помилованием имеется, так что отвечать придётся как за убийство!

– Поди, когда сам убивал и грабил, не думал, как это называется! – прокаркал здоровяк в вельветовой куртке.

– Так вы хотите прикончить меня за то, что я был грабителем и убийцей?

– Плевать нам на это с высокой башни, – говорит главарь, – а подвесить мы тебя собираемся за то, что ты дружков своих заложил. И ни слова больше, мразь, – тут тебе не суд с адвокатами!

Накинули они мне на шею верёвку и потащили в лес. Там на опушке росли дубы и эвкалипты. Выбрали они подходящий дуб и полезли на него, чтобы, значит, подготовиться к своему мерзостному деянию. Конец верёвки перекинули через нижний сук, связали мне руки за спиной и велели читать молитву, только не очень долго. Совсем уж было конец мне пришёл, но Провидение, видать, решило, что умирать мне ещё рановато. Теперь-то легко об этом говорить, сидя тут с вами, сэр, а тогда мне совсем хреново сделалось на той опушке: за спиной буш, перед глазами пустынный пляж, линия прибоя и одинокий пароход на горизонте, а вокруг – полдюжины головорезов, жаждущих моей крови.

Раньше мне бы и в кошмарном сне не привиделось, что я однажды буду радоваться появлению полиции, а только в тот раз именно они меня и спасли. Отряд конной полиции как раз ехал из Хоукс-Пойнта в Данидин. Они услыхали подозрительный шум и свернули с дороги в буш, чтобы узнать, в чём там дело. В своё время послушал я немало хорошей музыки, но ни один знаменитый оркестр не выдавал такой ангельской мелодии, как шпоры на сапогах и бляхи на сбруе у тех полицейских, когда они галопом выскочили на пляж всем скопом. Мои новые знакомые всё равно попытались меня вздёрнуть, но полицейские были быстрее, и тот парень в шляпе получил плашмя саблей по голове, как только начал тянуть за верёвку. Меня же погрузили на коня, и уже к вечеру я очутился в своей старой камере в Данидинской тюрьме.

Коменданта не обескуражила первая неудача. Он твёрдо решил от меня отделаться, а я так же твёрдо намеревался сделать всё возможное, чтобы никогда больше с ним не встречаться. Он подождал с неделю или около того, пока всё не уляжется, а потом тайно переправил меня на борт трёхмачтового брига, идущего в Сидней с грузом кож и бараньего жира.

Мы вышли в море без сучка и задоринки, и я уже начал видеть мир в розовом цвете – по крайней мере, был уверен, что навсегда развязался с тюрягой. Команда брига, видать, догадывалась, кто я такой, и, случись за время плавания шторм, меня бы, скорее всего, под шумок незаметно спихнули за борт. Парни на бриге подобрались грубые, необразованные и считали моё присутствие на судне плохой приметой. Но погода стояла хорошая, плавание проходило спокойно, и я благополучно высадился на набережную в Сиднее.