– Предлог? Неужели вы дошли до этого, мой бедный друг? Как!.. Чтобы провести ночь вне дома, вам нужны предлоги!

– Что же делать?.. Жанна такая хорошенькая…

– Это извинение. Но вы поставили себя на дурную ногу!.. Впрочем, это меня не касается и я исполню вашу просьбу.

Жанна, которую муж предупредил, что маркиз де Тианж хочет засвидетельствовать ей свое уважение, не заставила себя ждать. Маркиз, с шутливой любезностью вельможи и придворного, попросил у ней прощения, что увозит ее мужа на целую ночь. Он сказал, что делает приятельский ужин на холостую ногу и непременно хочет иметь своим гостем Рауля…

– Однако, – прибавил он, – если отсутствие возлюбленного мужа должно нагнать облака на этот чистый лоб, слезу на эти нежные глаза, я откажусь, не без сильнейшего огорчения, от удовольствия иметь кавалера своим гостем.

– Ах! маркиз, – отвечала молодая женщина, – слишком взыскательна и деспотична была бы та любовь, которая пожертвовала бы для своей прихоти не только мужем, но и лучшими его друзьями!.. От имени Рауля я принимаю ваше приглашение…

Маркиз поблагодарил Жанну, сказал ей несколько любезных слов и уехал.

– В котором часу назначен ужин, друг мой? – спросила Жанна, оставшись одна с Раулем.

– В полночь, дитя мое.

– А долго он продолжится?..

– До рассвета, по всей вероятности.

– Маркиз де Тианж сказал правду, не так ли?

– Я тебя не понимаю…

– Это приятельский ужин?

– Без сомнения.

– И за этим ужином женщин не будет?..

– Ревнивица! – прошептал Рауль с несколько принужденной улыбкой. – Успокойся… уверяю тебя, что за этим ужином женщин не будет.

Жанна, успокоенная этим уверением, подставила свой лоб Раулю для поцелуя и ушла в свою комнату.

Около двух часов Рауль находился в глубокой задумчивости, похожей на озабоченность романиста, приискивающего сюжет романа, или драматурга, обдумывающего план драмы. Через два часа Рауль поднял голову. Молния сверкнула из его торжествующих глаз, и он вскричал:

– Царица Савская!.. Так!.. Да, так!.. Я придумал!..

Ровно в одиннадцать часов Рауль сел в карету маркиза де Тианжа.

– Ну? – спросил последний.

– Я думаю, – отвечал Рауль, – что вы хорошо сделали, положившись на меня…

– Вы придумали?

– Придумал.

– Я был в этом уверен!.. Могу я узнать, в чем дело?..

– Конечно… тем более что вы мне нужны…

И Рауль рассказал маркизу во всех подробностях придуманный им план, который маркиз полностью одобрил.

За несколько минут до полночи карета Тианжа въехала в Пале-Рояль.

За маленькими ужинами в Пале-Рояле прислуживали избранные слуги, на скромность которых можно было вполне положиться. Иногда даже, когда регент намеревался сделать из ужина особенную оргию – слуг заменяли молодые, прелестные девушки в костюмах, приличных обстоятельствам. Но – поспешим сказать, чтобы успокоить наших целомудренных читательниц, – ничто менее не походило на оргию, чем тот ужин, за которым мы будем присутствовать.

В ту минуту, когда лакей ввел маркиза де Тианжа и кавалера де ла Транблэ в овальную гостиную средней величины, все гости и даже регент находились уже там.

Этими гостями были мужчины: Филипп Орлеанский, регент Франции, герцог де Ришелье, маркиз де Носэ, маркиз де ла Фар, граф де Фаржи; женщины: мадам де Парабер, мадам де Сабран, мадам д'Аверн, мадам де Гасэ, герцогиня де Жевр, Мышь и Эмили. Если прибавить к этим знаменитым особам обоих полов маркиза де Тианжа и кавалера де ла Транблэ, то выйдет четырнадцать человек.

Филипп Орлеанский стоял, прислонившись спиной к высокому белому мраморному камину; приподняв полы своего фиолетового бархатного кафтана, великолепно вышитого золоток, он грел у огня свои икры, которыми очень гордился, потому что у него в самом деле была очень красивая нога. Маркиз и кавалер подошли поклониться ему, и он принял их с полной благосклонностью.

Регент был мужчина среднего роста, хорошо сложенный, с изящной походкой и благородной наружностью. Глаза его были когда-то хороши, но так как одним из них он видел очень плохо, то другой постоянно утомлялся, что уменьшало его блеск. Волосы у Филиппа были черные, цвет лица румяный, губы красные, зубы очень хорошие. Лицо его, чрезвычайно добродушное, отличалось выражением остроумия. Взглянув на черты этого лица, можно было безошибочно сказать, что характер у регента приветливый, открытый, чистосердечный, немножко слабый. Филипп Орлеанский был любезен, добр, нрава почти всегда ровного. Веселость его была неизменна, и с трудом можно было возбудить в нем гнев или даже нетерпение. Не имея ни надменности, ни спеси, он любил, чтобы все окружающие его говорили с откровенностью, которая, к несчастью, была притворна. Он любил, чтобы приближенные его выражались свободно, почти фамильярно, и всегда пользовался случаем наговорить им много лестного и любезного. Восторженный поклонник героев и великих полководцев, регент приходил в восторг от рассказов об их знаменитых подвигах. Он обожал Генриха IV, и самой приятной для него лестью было ловкое сравнение его лица и характера с характером и лицом Беарнца.

Филипп Орлеанский родился быть одним из тех государей, память о которых обожают будущие поколения. Гнусный Дюбуа совратил его с широкого и прекрасного пути, начертанного для него Богом, и бросил в грязь необузданного разврата. Дюбуа, наставник принца, которому суждено было руководить первыми порывами этого огненного темперамента, скоро почувствовал, что для поддержания власти над умом и чувствами своего воспитанника ему следует развить в нем инстинкты разврата и непостоянства. Известно, каким торжествующим образом будущий кардинал исполнил это.

Герцог Орлеанский, поспешив воспользоваться уроками такого учителя, скоро превзошел сладострастное легкомыслие всех молодых вельмож той эпохи. Для него непостоянство никогда не имело довольно крыльев, любовь – довольно жриц. Связи его были всего лишь прихотями; он всегда отступал перед трудной победой, уверяя, что вознаграждение будет гораздо ниже труда. В глазах регента восхитительное чувство нежности, которое так нравится душам, жаждущим более высоких наслаждений, было бесполезным и утомительным вздором. Словом, то, что герцог Орлеанский называл делом сердца – хотя этот орган чувства играл тут роль побочную – должно было начаться и окончиться в продолжение одного ужина; и то еще половину времени, в которое продолжался ужин, посвящал он веселым шуткам, остротам умных мужчин, которых удостаивал приглашать к себе. Первый любовный вздох регента вырывался с первой бутылкой шампанского, и часто нежность его истощалась прежде, чем вино переставало шуметь.

Герцог Ришелье известен слишком хорошо для того, чтобы мы считали нужным и интересным очертить портрет его нравственно и физически. Притом Ришелье, так же как и Носэ, Фаржи и Лафар, не играют деятельной роли в нашем рассказе. Поэтому перейдем немедленно к особам другого пола.