– Врешь, – Шутов сузил глаза, резко поднимаясь на ноги.

Хоть что-то у нее получилось. Новость его взволновала. Подорвавшись, он стал выхаживать взад и вперед, бросая на нее короткие взгляды. И глядя на него, почему-то безумно захотелось смеяться. Настолько, что сдержаться Саша не смогла.

Сначала смех был похож на всхлипы, ведь слезы продолжали литься из глаз, а потом… Боже, она не хохотала так в жизни, согнувшись вдвое, схватившись за живот, который грозил вот-вот лопнуть. Как же ей было смешно.

Смешно ломать его планы, смешно потому, что она знала точно – такой Настя быть не могла. Смешно потому, что она могла смеяться над собственной разрушенной под корень верой в мир вокруг.

– Ты врешь, – ее снова встряхнули, заставляя поднять затуманенный взгляд.

– Нет! – слово удалось выдавить через силу, прекращая хохотать лишь на секунду. – Нет! Я беременна! Гребаный придурок, я беременна!

– Ты врешь!

– Идиот, – уже не было страшно грубить. Что он сделает? Ударит? Убьет? Как оказалось – это не самое ужасное, что может случиться в жизни.

– Заткнись! – она его бесила. Бесила настолько, что по-детски непосредственный обычно взгляд сейчас метал молнии. – Заткнись!

– Придурок! Идиот! Какой же ты жалкий! Не смог защитить даже ту, которой дорожил. Это ты виноват! Это ты виноват в ее смерти! Ты должен был запретить возвращаться! Должен был закрыть в доме, забрать документы! Ты должен был!

– Заткнись!!! – Саша добилась чего хотела, в нем проснулась ярость. Настоящая животная ярость. Он сам думал так же, и теперь они поменялись местами. Теперь он не хочет слушать, но не может ничего поделать с ней.

– Это ты виноват! Из-за тебя она умерла! И я тебя ненавижу! Я, Настя, я тебя ненавижу! Лучше б ты тогда сдох! Я ненавижу тебя, урод! – Саша с мазохистическим удовольствием почувствовала, что щеку вдруг начало дико печь. Он не сдержался. Не сдержался, заехав по лицу. И даже в этом он был далеко не лучшим. У Самарского когда-то получилось больней. Или просто тогда она еще могла что-то чувствовать? – Я буду ненавидеть тебя каждый день. Каждую минуту. Каждую секунду. Я буду ненавидеть тебя столько, сколько ты будешь видеть во мне Настю!

Чего она ждала? Очередной пощечины, может, удара, может, крика. Она хотела этого. Невероятно сильно, больше всего на свете, хотела видеть, что ее слова доходят до самой глубины его черной души. Такой же черной, как душа ее отца, а теперь и ее собственная. Но организм снова сыграл с ней злую шутку. Набрав полную грудь воздуха, Саша собиралась повторять слова до тех пор, пока он не завоет в голос, пока не начнет умолять остановиться, и даже потом она не собиралась останавливаться, но выдохнуть не получилось…

Она попыталась снова, и снова не получилось… Еще, и еще, и еще, и снова внутри проснулся животный страх. Страх, который сильней всего. Сильней желаний, сильней чувств, сильней действительности. Она снова задыхалась. С ней такое происходило уже десятки раз… Десятки раз судьба считала, что ее время еще не настало, что и этот приступ не станет последним. Десятки раз все обходилось. Десятки раз она возвращалась в мир, преодолев оставленный когда-то самыми близкими людьми «сувенир» на память. На этот раз было не так. Теперь Саша знала, что помощи ждать неоткуда. Что на этот раз вдох сделать уже не получится. И как ни странно, перед этим осознание даже ее животный страх отступил, оставляя место пустоте. Жаль…

Саша не видела, как глаза Шутова резко расширяются, как он оборачивается, не слышала хлопка, ворвавшегося вдруг в комнату шума, она летела вниз… Летела в темноту, прося прощения у единственного живого существа, которому была действительно должна. Из нее не получилась бы хорошая мать, но все же жаль, что жизнь не дала даже попробовать.

Почему-то Саша представляла себе смерть немного по-другому. Она ждала встречи с ангелом или демоном, ждала возможности выбрать, аудиенции с самим Богом. А получилось все не так. Очень долго она просто сидела на лугу. Конечно, красивом, но вполне земном лугу. Вокруг на несколько километров не видно никого, только море полевых цветов, а единственные доносящиеся звуки – жужжание пчел, птичьи трели. И так спокойно на душе, так же, как и вокруг. Это больше похоже на рай, чем на ад, а значит, все же хорошего было в ее жизни больше. Жаль только… Саша невольно потянулась к животу, накрывая его там, где должен был бы расти ее ребенок. Не так – их ребенок… Ярослав…

Рай предполагает счастье, но ей почему-то нестерпимо захотелось обратно на землю.

* * *

Саша открыла глаза, не совсем понимая, где она находится. В окно светит солнце, на столе цветы, полевые, как на ее лугу, где-то над ухом пищит медицинский аппарат, только этот писк даже отдаленно не напоминали пение птиц…

– Сашенька, – кто-то подлетел к ней, склонился, прижался всем телом, в объятьях было тепло, мягко, приятно, но сил ответить не было, ни пошевелить пальцем, ни тем более поднять руки. Она так и лежала, смотря в потолок, пока ее наконец не отпустили. – Сашенька, малышка, как же я волновалась!

– Глаша? – голос звучал хрипло, как будто она его сорвала, а слово отдало болью в горле.

– Как ты меня напугала, девочка моя, как напугала! – не желая тратить время на беседы, Глафира снова склонилась к девушке, обнимая, сильно, может, даже слишком сильно, но противиться Саша не могла.

– Где мы? – снова обводя взглядом помещение, Саша так и не смогла вспомнить, как тут оказалась. За окном день, может даже утро, а последнее, что осталось в памяти – визит к врачу, неужели свалилась в обморок прямо там?

– В больнице, малышка, но ты, главное, не волнуйся, нельзя волноваться. Все хорошо, уже все хорошо, господи, как же я рада! – женщина снова оторвалась от нее не секунду, заглянула в лицо, а потом прижалась всем телом.

– Я не помню… – чтобы подняться в кровати, Саше пришлось приложить все свои усилия, в руках, казалось, сил нет совершенно, лишь с помощью Глафиры получилось сесть.

– Это нормально, врач сказал, что это нормальная реакция организма, – Глаша подоткнула одеяло со всех сторон, бросая на девушку полные нежности взгляды.

Боже, как все они боялись… Как волновались… Три долгих дня она не приходила в себя, три долгих дня Ярослав просидел рядом с кроватью, отказываясь от еды, сна и движения. Три дня они жили лишь мыслями о том, что будет, когда их малышка проснется, и вот, наконец-то, это случилось, и, слава богу, что память пока не вернулась.

– А почему вы тут? Или мы… Мы в Киеве? – мозг пока работал очень медленно, чтобы сформулировать вопрос, приходилось продираться через огромное сопротивление организма, но Саша чувствовала – сил у нее не так-то много, еще несколько минут, и она просто отключится, а знать хоть что-то она хотела уже сейчас.

– В Киеве, не волнуйся, мы в Киеве. И с тобой все хорошо, это главное.

Последнее усилие, и глаза снова закроются, но усилие, которое она должна приложить в любом случае.