Помпей получил письмо Андросфена возле Береи. Он сразу повернул свое войско и направился к долине Темпе. Но на пути его встала гора Олимп, и пришлось огибать ее грузно расползшееся подножие. Возле Лариссы он наконец соединился с Метеллом Сципионом и облегченно вздохнул по многим причинам, не самой последней из которых были два легиона надежных и закаленных в боях ветеранов.

После ухода из Гераклеи отношения между старшими офицерами еще больше ухудшились. Все решили, что пора поставить Помпея на место, а в Лариссе долго скрываемое недовольство вырвалось на поверхность.

Все началось, когда один из старших военных трибунов Помпея, некий Акуций Руф, собрал офицерский суд, на котором перед Помпеем и всеми легатами обвинил в измене Луция Афрания, якобы намеренно передавшего свое войско противнику у Иллерды. Главным обвинителем был Марк Фавоний, по поручению своего обожаемого Катона ревностно борющийся за чистоту армейских рядов.

Помпей не выдержал. Лицо его пошло красными пятнами.

— Акуций, распусти это незаконное сборище! — рявкнул он, сжав кулаки. — Распусти, не то я обвиню в измене тебя! А что касается тебя, Фавоний, я полагал, что твой опыт политика научил тебя избегать неконституционных пассажей! Уйди с моих глаз! Уходи!

Суд распустили, но Фавоний не успокоился. Он стал крутиться возле Помпея, при каждом удобном случае нашептывая ему, что Афраний — предатель. А Афраний, пораженный таким бесстыдством, стал в свой черед внушать Помпею, что Фавония надо прогнать. Петрей, естественно, принял сторону друга и тоже твердил, что Фавонию следует как можно скорее дать под зад.

Командование армией между тем фактически перешло к Лабиену, у которого наказанием за любое, даже самое малое нарушение была порка. Легионеры роптали, тряслись от страха, отводили в сторону хмурые взгляды и раздумывали, как посадить Лабиена на пики во время боя, который все считали неизбежным.

За ужином Агенобарб нанес первый удар.

— Приветствую тебя, Агамемнон, царь царей! — возопил он от дверей, опираясь на руку Фавония.

Открыв рот, Помпей уставился на него.

— Как ты назвал меня?

— Агамемнон, царь царей, — ухмыльнулся Агенобарб.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что ты у нас на его положении. Титулованный глава армии в тысячу кораблей, титулованный глава целой группы царей, любой из которых имеет столько же прав называться царем царей, как и ты. Но прошло более тысячи лет с тех пор, как греки вторглись в страну Приама. Можно подумать, что что-то изменилось, да? Но ничего не изменилось. В современном Риме мы все еще терпим Агамемнона, царя царей.

— А сам ты в роли Ахилла, да, Агенобарб? Будешь посиживать у своих кораблей, пока мир рвется на части? — спросил Помпей, еле шевеля побелевшими от ярости губами.

— Ну, я не уверен, — ответил Агенобарб, удобно располагаясь между Фавонием и Лентулом Спинтером.

Он отщипнул ягоду от грозди парникового винограда, привезенного из Паллены.

— Фактически, — продолжал он, выплевывая косточки и протягивая руку за всей гроздью, — мне больше нравится роль Агамемнона, царя царей.

— Похвально, похвально! — пролаял Фавоний.

Он тщетно пытался сыскать себе снедь попроще и очень радовался, что с ним нет Катона. Тот, разумеется, не одобрил бы рациона старших офицеров Помпея на этой романизированной и изобильной земле. Парниковый виноград! Хиосское вино, протомившееся двадцать лет в амфорах! Морские ежи под рыбным соусом, спешно доставленные из Ризона! Перепелята, чей скорбный удел — сгинуть навек в пищеводе Лентула Круса!

— Хочешь вселиться в палатку командующего, Агенобарб?

— Я бы не отказался.

— И все же в чем суть твоей аналогии? — спросил Помпей, нервно ломая хлеб с сыром.

— Суть аналогии заключается в том, — объяснил Агенобарб, поправляя венок из цветов, обрамлявший его розовую макушку, — что Агамемнон, царь царей, никогда не рвался в бой.

— Разумное поведение, — сказал Помпей, стараясь держаться спокойно. — Тому подтверждение — пример Фабия. Изнуряя противника, мы его ослабляем. Так зачем вступать в бой, рисковать? Мы снабжаемся хорошо. А в Греции засуха. Летом Цезарь начнет голодать. К осени он заберет у Греции все, что можно. А зимой капитулирует. Мой сын Гней — на Коркире, он держит всю Адриатику, так что Цезарь ничего не получит с той ее стороны. Гай Кассий разбил в пух и прах Помпония возле Мессаны…

— Я слышал, — прервал его Лентул Спинтер, — что после этой блестящей победы он сражался с Сульпицием, легатом Цезаря. И что легиону Цезаря, наблюдавшему с берега, так надоело смотреть на этот бой, что он сел на лодки и взял корабли Кассия на абордаж. Сам же Кассий вынужден был спрыгнуть со своего флагмана и удрать.

— Ну да, это правда, — признал Помпей.

— Пример Фабия, — протянул Лентул Крус между двумя сочными порциями кальмара. — Странно все это. Мы все знаем, что Цезарю нас не побить. Ты вечно жалуешься, на отсутствие денег. Так зачем же так цепляться за тактику Фабия?

— Стратегию, а не тактику, — поправил Помпей.

— Пусть, — беззаботно отмахнулся патриций. — Я говорю, что надо дать Цезарю бой и разом покончить со всем этим. А потом мы спокойно поедем в Италию, составим проскрипционные списки…

Брут с растущим ужасом прислушивался к разговору. Его собственное участие в том, что произошло под Диррахием, было минимальным. Хорошо, что Помпей послал его в Фессалонику. В любом случае он нашел бы повод уехать в Фессалонику, или в Афины, или еще куда-нибудь, только бы быть подальше от этой отвратительной выгребной ямы. Лишь в Гераклее он понял, в чем суть конфликта между Помпеем и его окружением. Лишь здесь он узнал о деяниях Лабиена. И стал сознавать, что с Помпеем покончат его собственные легаты.

Зачем, зачем он только покинул Тарс, Публия Сестия, зачем нарушил тщательно соблюдаемый нейтралитет? Как ему теперь собрать проценты с долгов Деиотара и Ариобарзана, если они финансируют эту войну? Что вообще он получит, если эти смачно чавкающие и упрямые кабаны заставят Помпея принять бой, которого он явно не хочет? Он прав, он прав! Тактика Фабия, то есть стратегия, — вот путь к победе. Самый здравый, бескровный. Боги, а вдруг в этой заварухе и ему сунут в руки оружие? Как он поступит тогда?

— С Цезарем будет покончено, — сказал Метелл Сципион. Он радостно вздохнул, улыбнулся. — И я стану великим понтификом.

Агенобарб резко выпрямился.

— Кем-кем?

— Великим понтификом.

— Только через мой труп! — взвизгнул Агенобарб. — Это прерогатива нашей семьи! Это моя прерогатива!

— Чепуха! — ухмыльнулся Лентул Спинтер. — Тебя даже не избирают жрецом. Ты — записной неудачник.

— А теперь изберут! Как моего деда! Сделают сразу и жрецом, и великим понтификом!

— Нет! Ибо в борьбу вступлю я!