– Сатана вас попутал, да вы хуже самого сатаны, это нечто неслыханное… Ты больше не еврей!

– Дядя, пойдем куда-нибудь в подворотню…

– А ты знаешь, что я из-за вас Гитлю, свою единственную дочь, потерял? Знаешь?

– Да я ее вообще не видел.

– Нет ее. Уехала. Вы ее никогда не найдете.

Потом Пинкас вдруг со всей силы бьет Голинского в грудь, и удар заставляет того – крупного и крепкого мужчину – покачнуться.

Пинкас приподнимается на цыпочки и шипит прямо ему в лицо:

– Янкель, сегодня ты мне нож в сердце вонзил. Но ты к нам еще вернешься.

Потом отворачивается и быстро идет мимо ларьков.

Зеркало и обычное стекло

Коссаковской удается добиться разрешения на воссоединение супругов. Все заняты политикой, выборами будущего короля. Настоятель монастыря соглашается смягчить условия заключения. В начале осени Хана, Авача и большая группа правоверных с огромным облегчением покидают ненавистные Войславицы и отправляются в Ченстохову. Марианна Потоцкая сердита и на них, и на Катажину. Мало того что город потерял тех евреев, так теперь и эти уходят, покидают лиственничную усадьбу. Оставляют незапертыми двери, мусор на полу. Там, где они садились на подводы, еще валяются какие-то грязные, затоптанные тряпки. Вероятно, единственным свидетельством их присутствия здесь станут эти могилы, чуть в стороне, под огромным вязом, с простыми березовыми крестами и кучками камней. Выделяется только могила раввина Моше из Подгайцев, великого каббалиста и создателя могущественных амулетов: вдова обложила ее белыми камешками.

В Ченстохову они прибывают 8 сентября 1762 года. Празднично одетые, с букетами цветов, желтых и фиолетовых, торжественно ступают на территорию монастыря. Вояки и монахи взирают на них с изумлением, потому что все это похоже не столько на группу усталых паломников, сколько на свадебную процессию. Уже 10 сентября Хана и ее муж, которого она не видела почти два года, впервые вступают в связь – средь бела дня, в присутствии всех прибывших. Это происходит в офицерской комнате, маленькие окна которой тщательно занавешены, чтобы никто посторонний не мог участвовать в тиккун, акте исправления мира. И у всех, кто это видит, сердце наполняется надеждой на то, что худшее позади и теперь время двинется вперед. Месяц спустя рука Матушевского записывает в своей беспорядочной летописи: 8 октября (от еврейского календаря Господин категорически велел отказаться) Хана и Яков зачали сына, это известно со слов Господина.

Братия сняла два дома на Велюнском предместье, остальные теснятся в комнатах при хозяевах, но держатся все вместе. Так получилось, что к северу от монастыря словно бы выросло крошечное поселение, состоящее из одних правоверных, поэтому Якову, если только он не постится, каждый день приносят свежие овощи, фрукты, яйца и мясо.

Домики подступают к стене крепости почти вплотную, и некоторые умники, вроде Яна Воловского, иногда карабкаются наверх и могут что-нибудь передать узнику, особенно если предварительно подкупить вояк. Тогда они дремлют, опираясь на пики, или, сетуя на холод, и вовсе исчезают в караульной, кости греют. Под покровом тьмы удалось даже закрепить в стене кольцо, при помощи которого можно поднимать на веревке мешки с провизией. Нужно быть осторожным, чтобы никто из монахов не заметил этой хитрости. Господин в последнее время просит прислать лук – это потому, что он очень ослабел от сидения в темнице, у него кровоточат десны и зубы беспокоят. Он также жалуется на боль в ухе, говорит, что кружится голова. Настоятель разрешил Хане навещать мужа раз в день, однако визиты затягиваются и она часто остается на ночь. Другие тоже приходят. Теперь к Господину уже тянутся группы паломников. Все одеты опрятно, по-христиански, по-городскому, скромно, женщины очень отличаются от пестрых ченстоховских евреек в больших тюрбанах. Правоверные женщины носят городские чепцы, и хотя у некоторых башмаки каши просят, а полотняный чепец прикрывает посеревшим кружевом колтуны, они держатся с достоинством.

Когда запреты стали менее строги, Господин написал в Варшаву, чтобы ему сюда прислали женщин, поскольку они не принимали участия в измене; теперь женщины будут его охранять. Женщины – точнее, «наарот», девушки, – нужны и для маленькой Авачи, ухаживать за ней и воспитывать. Женщины нужны, чтобы заботиться о нем самом. Женщины, женщины, во множестве и повсюду, будто их чуткое, трепетное присутствие способно повернуть вспять темное ченстоховское время.

И они приезжают. Сначала Виттель Матушевская – она является первой. Потом Воловская, жена Хенрика, молоденькая, но солидная, немного грузная, – лицо у нее красивое, хоть и широкое, она говорит тихим, певучим голосом, а красивые, блестящие каштановые волосы не держатся в высокой прическе. Еще Эва Езежанская, миниатюрная, невысокая, на шее у нее родинка, из которой торчат волоски, поэтому она стесняется и всегда носит косынку. Но лицо милое, словно мордочка молодой ласки, темные бархатистые глаза, нежная кожа и пышные волосы, туго стянутые лентой. И жена Франтишека Воловского, самая старшая из всех, статная красавица, голосистая, музыкальная. И те женщины, что пришлись по душе Господину в Иванье, – Павловская, Дембовская и Симха Чернявская, его сестра. Еще Левинская и жена Михала Воловского. И Клара Лянцкоронская, дочь Хаи, с пышными формами и улыбающимися глазами. Все они приехали из Варшавы без мужей, на двух подводах. Чтобы заботиться о Господине.

Яков велит им выстроиться в ряд и сначала разглядывает – серьезно, без улыбки (Пётровская потом скажет: «Как волк»). Его взгляд смакует этих женщин, до того они хороши. Яков прохаживается перед ними, словно перед строем солдат, и целует каждую в щеку. Потом зовет удивленную Хану и велит присоединиться к остальным женщинам.

Продолжая их разглядывать, он говорит то же самое, что сказал когда-то в Иванье, – чтобы они выбрали одну, но единогласно, не препираясь, и та останется с Яковом на некоторое время, и он будет совокупляться с ней семь раз ночью и шесть раз днем. Эта женщина потом родит дочь, и как только она забеременеет, все об этом узнают, ибо за ней словно бы протянется красная нить.

Женщины заливаются краской. У старшей Воловской, Марианны, нарядно одетой, годовалые близнецы, она оставила их на попечение своей сестры в Варшаве и хотела бы побыстрее вернуться. Немного смутившись, она пятится. Девушки краснеют больше других.

– Я буду той женщиной, которая останется с тобой, – внезапно говорит Хана.

Похоже, Яков рассержен. Он вздыхает и опускает глаза, а женщины испуганно молчат. Но Господин ничего не говорит, игнорирует реплику жены – ну, разумеется, ведь Хана уже беременна. Кроме того, она все-таки его жена. У Ханы на глаза наворачиваются