Суданская политическая служба, которая превратилась из военной в гражданскую организацию, явно стала соперничать с «рожденной на небе» элитой Индии. Даже Одетт Коун, журналистка левого крыла, которая ненавидела жестокость «устаревшей империи» Британии, говорила о Суданской политической службе, как об «ордене самураев». По ее словам, чиновники (треть из которых составляли сыновья священников) придерживались высоких стандартов чести. Они несли на себе бремя белого человека вместо того, чтобы прилепляться к спине местных жителей и становиться их бременем.

Колонии поселенцев, первым примером которых являлась Кения, рвали ради тех богатств, которые там имелось. Одетт Коун говорила, что они были «счастливыми охотничьими угодьями авантюристов, искателей золота, промышленных и коммерческих разбойников, десять тысяч раз обвиненных концессионеров». Судан, который Китченер спас от хаоса, разграбления, голода и несчастий халифата во время сражения при Омдурмане, к 1930 г. стал образцом хорошего порядка. Суданская политическая служба, которая никогда не превышала 125 человек, управляла областью, в четыре раза превышающей размером Техас. Служба покончила с рабством, способствовала процветанию, улучшила здравоохранение, продвигала образование и сохраняла мир. На самом деле, сделала вывод Одетт Коун, Судан был поразительно успешным экспериментом колонизации, поскольку центральной являлась «уникальная и невероятная цель — благополучие покоренных»[2116].

Естественно, британцы утверждали, что цель всех их колоний — это благополучие местных жителей. Но они были вознаграждены панегириками[2117] своему руководству в Судане из весьма неожиданного источника. Одетт Коун была упрямой и неуступчивой журналисткой. (Взяв интервью у Г.Г. Уэллса, она, очевидно, легла с ним в постель, «чтобы расширить свои впечатления»)[2118].

Другие свидетели, в частности Марджори Перхам, подтвердили ее точку зрения. Но были ли они правы? По крайней мере, Хартум, казалось, отомстил за их суждения. Китченер сразу же взялся за его восстановление, предположительно планируя строить город по образцу «Юнион Джека». Доказательств этому нет, нет и заявлений о том, что он планировал расположение улиц, чтобы было легче стрелять из пулеметов «Максим». Но вскоре город уже пересекали широкие бульвары, затеняемые баньянами и дикими финиковыми деревьями. Они освещались электричеством, по ним ходили трамваи, а назывались они, например, проспект Виктории и т.д.

Китченер собрал деньги на Мемориальный колледж Гордона, и так хотел поскорее отстроить дворец, где Гордон стал мучеником, что отказался направить верблюдов, носивших кирпичи, возить зерно для облегчения голода.

В 1899 г. генерал сэр Реджинальд Уингейт сменил Китченера на посту генерал-губернатора, и в течение своего долгого периода службы возглавлял существенную модернизацию столицы. Нил оградили насыпью, построили каменную набережную, на границе — просторную эспланаду. Красивые бунгало выросли среди лужаек и пальм, они выходили к воде. Появились новые площади, а с ними правительственные учреждения и деловые офисы. Также возникли теннисные корты, поля для игры в сквош и «пятерки». Построили зоопарк, железнодорожный вокзал, верфь, медицинское училище, тир, поля для игры в гольф и поло. Правда там было много песка, а зелень оказалась коричневой.

У англиканского собора появилась статуя генерала Гордона на верблюде. Каждый субботний вечер она освещалась прожекторами и казалась серебристо-белой, излучая какое-то сияние, будто призрак мученика, который умер, чтобы спасти город.

В Суданском клубе, прохладном заведении с верандой, «этой Мекке социальной жизни среди британского высшего класса», в окружении садов, спускающихся к реке, с бассейном, официанты в белых одеждах и зеленых камербандах (широких поясах) подавали высшим чиновникам чай или содовую с лимоном и Уингейт жил с королевским размахом во дворце. Дворец походил на карамель цвета сахара, он известен, как «рождественский пирог»[2119], украшенный фонтанами и цветами.

Когда Уингейт передвигался по городу, его сопровождали подчиненные в роскошной форме, а также блестящая кавалькада чернокожих копьеносцев. Это зрелище напомнило одному свидетелю «мелодраму из театра "Друри-Лейн"»[2120].

Хартум даже стал современным туристическим центром с магазинами и гостиницами, которыми управляли представители Леванта и Италии. Это была некая африканская Ривьера. Вскоре дошло и до собственного «рыболовного флота». Уингейт жаловался на то, что ему приходится развлекать столько высокопоставленных лиц, и он часто уединялся в Эрковите, на базе в горах у Красного моря, которая претендовала на то, чтобы быть «Суданской Симлой»[2121].

Однако губернатор был закоренелым снобом и действительно ценил влиятельных европейских гостей, приезжавших в то, что рекламировалось, как «солнечный Судан». Благодаря им (а в еще большей степени — египетским субсидиям и дотациям) Хартум начал выглядеть, как столица процветающей страны. Однако один влиятельный посетитель, Редьярд Киплинг, заметил обреченность империи в развитии города. Жители получили образование и легкую жизнь. Вскоре они потребуют Судана для суданцев, как объявил Киплинг. «Это жестокий закон, но старый Рим умер. Познавая его, может умереть и наша западная цивилизация. Он заключается в том, что если вы даете какому-то человеку нечто, что он не выстрадал для себя с болью, вы неизбежно делаете его или его потомков своими преданными врагами»[2122].

Это был характерно резкий взгляд сварливого писателя, который, часто отождествляя британский и римский имперский упадок, однажды признал: «Гиббон был толстой коровой, на которой я пахал»[2123].

Однако Хартум в некотором смысле символизировал хрупкость британского правления, поскольку о здание имперского порядка бились волны местного недовольства и разлада. С другой стороны реки, на берегу которой стояли орудия, была навалена ядровая древесина и шкуры, возвышались серо-коричневые джунгли Омдурмана. То был угрожающий лабиринт узких и пыльных улиц с открытыми сточными канавами. По их сторонам стояли тесные и убогие лавки, где роилось множество мух, и глинобитные хижины, укрепленные кизяком.

За европейским фасадом в самом Хартуме суданцы жили в пыльных рядах домов-коробок, лишенных таких коммунальных удобств, как водопровод. Они значительно уступали самым скромным жилищам чиновников Суданской политической службы, которые в дальнейшем прозвали «бельзены» (по названию концлагеря). Про переправу через реку говорили, что это путешествие назад во времени.