Он присел рядом и спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что в порядке, вот только боюсь рухнуть и уже не встать. Хун Шок сказал, что у меня кровь под носом, и помог мне вытереть ее. Я поинтересовался, сколько нас осталось, он сообщил о гибели восьми воинов Гарпии. Ядозубы потеряли сорок одного солдата, а Кох — шестьдесят стражников. Таким образом, наша численность сократилась почти на треть. Черт. С учетом того, что нам предстояло, мы вполне могли провалить нашу миссию. Я уже ничего не говорю о человеческой трагедии.

Всего мы взяли двести восемьдесят шесть заложников. Среди них находились сам Навозный Локон, две его жены, шесть членов верховной семьи, сорок восемь представителей синода Пумы и пятьдесят девять старейшин Ласточкиного Хвоста. Это было не так уж плохо. Оторванная Правая Рука, вероятный наследник, исчез.

Хун Шок рассказал, что 4 Грибной Дождь умирает. В пяти ступенях от вершины его поразило копье одного из защитников мула. Я этого не видел.

С помощью Хун Шока я поднялся на ноги, с трудом прошел двадцать шагов на восток, туда, где положили 4 Грибного Дождя. Я опустился на пол подле него. Под красной раскраской кожа его побледнела и приобрела оттенок высохшей сырой печенки. Кремневое острие попало ему в тонкий кишечник и наверняка там разломалось. В воздухе стоял кисловатый запах желудочного сока и пищи, которой оставалось пройти еще треть переработки до состояния фекалий. Тут подобные раны считались смертельными. Эх, подумал я. Он был хорошим парнем. Дыхание его стало еле слышным, поверхностным. Я склонил к нему голову и прошептал в ухо его имя, но от потери крови он потерял сознание.

Я хотел встать, но не смог.

Кох величественно приблизилась к перевернутому каменному алтарю центральной целлы. Старейшины Пумы один за другим подходили к ней и клали серьгу, губной гребешок, головной браслет или еще какой-нибудь предмет личного обихода на пол в знак своего смирения. Получая очередное подношение, Кох хлопала правой рукой по своему левому плечу, подтверждая, что дар принят. Она не сняла маску, но я уверен, что ее лицо выражало царственную безмятежность, словно она всегда, еще до своего рождения, знала: ей суждено повелевать.

Класс, я создал монстра. Настоящая Эльза Ланчестер.[716]Осторожнее с этими катушками Теслы, детка.

Я никогда не придавал особого значения концепции «культа героев»,[717]но теперь, наблюдая историю вблизи, должен сказать: харизма — не пустое слово. Иногда тебе нужно только взять на себя ответственность. И я полагаю, иногда такое случалось.

Ну и ладно, пусть ее. Пускай она взойдет на пьедестал почета. Они все здесь заряжены на победу.

Забудь об этом, Джед. Это не только наша вина.

В лицо мне ударила пепельная волна, и целую минуту я ничего не видел, но потом направление ветра изменилось и горящий город снова предстал перед нами. Мы этого не хотели, подумал я. Но… Подобные вещи случались (случатся) не раз. С легковерным народом коса в 1856-м, когда они сожгли свой урожай и забили скот и в результате сорок тысяч из них погибли от голода. С индейцами, которые танцевали с духами[718]в 1890-х. С индусами, бросавшимися под колесницы Джаганнатхи[719]на ежегодном празднике Ратха-ятра в городе Пури штата Орисса. С сектантами в Джонстауне.[720]Потом с моими несчастными соотечественниками в Орландо.

Но сейчас это была целиком наша вина. Моя вина. Todo por mi culpa. Моя вина, моя вина.

Я посмотрел на запад. Внизу на четырех сотнях площадей тепловые потоки скручивали дым и снопы искр в толстые жгуты, похожие на веревки с золотой нитью на старинных театральных занавесах, только длиной и шириной с товарный поезд. Один из этих гигантских круглых воздушных змеев проплыл под нами, вертясь, как перекати-поле. Я посмотрел на юг. Далеко за руинами мула Сотрясателя Звезд видны были огневые вихри, мчащиеся по городу против часовой стрелки. Мы словно находились в оке солнечного урагана.

Я подошел, вернее, подковылял к Кох. Она сняла маску и держала ее своей темной рукой, а светлой — гладила голову Пингвинихи, ерошила редкие волосы, проводила ладонью по ее щеке, по телу, почесывая карлицу, словно кошку. Та прижималась к госпоже, потягивалась, но наконец выскользнула из ее рук и засеменила к своему опекуну. Кох встала и сделала четыре шага к краю площадки. Она посмотрела вниз, на дым и тела, лежащие на площадях. Потом повернулась ко мне, поймала мой взгляд. Но мы условились, что она не будет выделять меня среди остальных в присутствии Пум, и она обратила взор на юг, в сторону квартала Сотрясателя. Там пожар уже перешел в свою последнюю стадию, в коричневатое небо поднимались черные столбы дыма. Мне показалось, что за внешним спокойствием Кох прячет сомнение. Я, глядя на нее в профиль, отметил горькую складку у рта. За ее спиной взметнулись вихри искр, словно охапки золотых листьев или брызги расплавленной стали. Бирюзовая маска висела на темной руке Кох, уставившись на меня пустыми прорезями. Сама же госпожа больше не удостаивала меня вниманием. Линия подбородка подсвечивалась пламенем, глаза были устремлены в сторону чертогов солнца. Она казалась столь же неподвижной и монументальной, как гигантская базальтовая голова в Озимандийской[721]пустыне, за тысячелетия отполированная песчаными бурями. Где-то у подножия храма огонь добрался до резервуара с водой, и вверх ударил шипящий вихрь пара. Кох бесстрастно наблюдала за ним, потом снова принялась изучать симметрию громадного чадящего города, который перестал быть центром мира. Кого она мне напоминала? Елену, которая стоит на палубе Менелаева корабля и прощается с горящей Троей? Гарбо в концовке «Королевы Христины»? А может, Марену на хайвее, с тревогой взирающую на затянутые нефтяной пленкой воды залива? Или паука-кругопряда нефила в центре своей паутины? Внезапно я заметил, как слеза блеснула на темной щеке Кох, но потом решил, что это, вероятно, от дыма. Она снова надела маску, повязала ее на затылке змейкой и отвернулась.