– Это русски обществ – акционеры компани!

– Совершенно русские, только начинка обществ, капиталы ваши, сэр: американские, английские, бельгийские, французские.

– Пирог без начинка, м-м, как сказать?..

– Пироги всегда с начинкой, – ответил Арзур. И, помолчав, дополнил: – Думаю, революция в России пойдет дальше, чем мы полагаем. Вот, пожалуйста, спросите у русского прапорщика господина Боровикова, какую бы он хотел видеть Россию в будущем.

– О! – Серый черт презрительно усмехнулся. Ему так и не удалось коротко познакомиться с молчаливым прапорщиком. «Русски битюг, который умеет возить, но не умеет говорить. Что он может знать о судьбе России?» Это же все равно, если бы спросить у ломового мерина, что он думает о своем будущем! – Ошинь рад! Шьто ви сказать будете, господин Борофикоф? Как понимаете цивилизация?

Тимофей не ждал, что его втянут в разговор, да и не хотел бы отвечать на презрительную иронию американца, но все-таки вынужден был покинуть свое убежище и выйти в малый зал под обстрел щупающих взглядов.

– Как я думаю? – Тимофей пожал плечами – погоны согнулись. – Я не знаю, что вы называете ци-ви-ли-за-цией. Хочу спросить: кто начал войну? Цивилизация?

Американец хлопнул ладонями по коленям:

– Цивилизаци не начинайт война!

И Серый черт пустился в пространные доказательства, погружаясь в историю, как водолаз на дно океана. Он начал с персидского царя Ксеркса, который еще в 48 году до нашей эры начал войну против Греции, когда и в помине не было капитализма со всей современной цивилизацией.

Арзур Палло захохотал:

– Очень длинный мост надо построить вам, господин Четтерсворт, чтобы соединить диктатора Ксеркса с капитанами капитализма – Рокфеллером, Морганом, Дюпоном, Рено, Чемберленами! Очень длинный мост!

– Я хотел сказать, я хотел сказать, – не капитан капитализм делайт война, а сам, м-м, человек, сэр. О да! Сам человек.

И, не дав опомниться Арзуру Палло, с напускной непринужденностью и дружелюбием Серый черт спросил у прапорщика: видит ли он будущую Россию после революции без капитанов цивилизации? Без промышленности? Без культуры и науки?

– Почему без промышленности и науки? Я этого не говорю. Я думаю, что в России не будет капитанов капитализма, потому что революция разгромит капитализм.

– Ошинь приятно! – поддакнул Серый черт. – Без капитал? Воздухом питайт?

– Революция отберет у буржуазии капитал, и он будет народным. Банки будут в руках Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

– Широкий будет Совет? – скорчил рожу Серый черт.

– По всей России.

Может, на этом и закончился бы разговор о будущем России и Тимофей спокойно бы отступил за полустеклянную створчатую дверь, но тут полковник Толстое поднялся с кресла и, обращаясь к прапорщику, спросил:

– Допустим, Советы. Но и Советы сами по себе не будут существовать. Будут ли партии внутри самих Советов и вообще в России? Или как было при царе-батюшке – все партии должны уйти в подполье?

– Да, партия, конечно, будет РСДРП (большевиков). И только одна эта партия на всю Россию. И только она выражает волю рабочих, солдат, бедных и средних крестьян. К чему другие партии? Рабочим нужно устройство порядочной жизни на земле.

– И это устройство порядочной жизни берет на себя одна ваша партия?

Тимофей напружинился, как перед прыжком:

– Да, берет. Наша партия рабочих. Наступила неловкая, настороженная заминка. Полковник Толстое, не взглянув в сторону прапорщика, со злом ткнул недокуренную папиросу в чугунную пепельницу, пробормотав:

– Если бы действительно случилось так, я бы первым поднял оружие против такой партии! Да! Из одного самодержавия в другое – избави бог, избави бог!

Тимофей стиснул зубы, глядя прямо перед собою в лакированную гулкую пустоту. Один – лицом к лицу с господами, умеющими рассуждать красиво и возвышенно на разных языках, помышляющих о свободе, равенстве и братстве для самих себя, но не для рабочих, не для крестьян, не для серой суконки! Какое им дело до тех, кто своими руками добывает хлеб насущный!

Ждал, что ответит полковник Арзур Палло – «русский мексиканец». Он обязан ответить. Обязан. Он же участник революции девятьсот пятого, революции в Мексике. На чью сторону он перейдет сейчас, в девятьсот семнадцатом?

Арзур Палло молчал.

Надо уйти. Сейчас же! «Не по зубам им наша рабочая партия большевиков, – подумал Тимофей и повернулся уходить, столкнувшись с Ионычем. – Еще один холуй!..»

Ионыч сказал, что господина мексиканца спрашивает инженер Грива из тайги и что за прапорщиком Боровиковым пришел солдат из Красноярского Совета.

– Ждет внизу…

Навстречу по парадной ползла сухопарая монахиня в черном, будто выползла из преисподней: крючковатый нос, тонкие губы в черточку и колючие прищуренные глаза, как два буравчика. Еще одна приживалка буржуазии!

Арзур Палло почтительно посторонился перед монахиней, а Тимофей шел прямо на нее возле перил. Монахиня остановилась и не хотела уступить дорогу.

Ионыч взглянул на монахиню:

– Вам кого, матушка?

– Мне бы хозяюшку повидать, Евгению Сергеевну. Монахиня явилась от его преосвященства архиерея Никона.

Солдат жался у двери, диковато поглядывая на большущие, под потолок, зеркала в резных рамах, на мягкие диваны, на парадную лестницу, застланную шикарным ковром снизу доверху, и особенно поразила солдата голая женщина на пьедестале, прикрывающая ладонью стыд, – «экая невидаль! Словно живехонькая, окаянная».

В прихожей похаживал Гавря – в выдровой шапке с длинными ушами, в меховом пальто нараспашку и в волчьих унтах на толстущих подошвах – и по сырости ходить можно, и по снегу зимой: таежная обувка.

До того как в прихожую спустился Арзур Палло с Тимофеем, Грива потешался над солдатом.

– Давай-ка, дружище, уволокем эту бабенку, а? Какая, а? С такой бы по вселенной, чтоб звезды сшибать, а?

– Бабенка складная.

– Венерой называется. Таких Венер натесано – дай боже. И нам бы одну на двоих, а?

– Куда с каменной. Кабы живая.

– Расщепай меня на лучину, живой такой не сыщешь. Чур!

Пригнув голову, сдвинув шапку на затылок и закинув ее уши на спину, Гавря уставился на Арзура Палло, чинно шествующего вниз со ступеньки на ступеньку.

Арзур Палло пригласил брата к себе в комнату, и они ушли.

Курносый приземистый солдат в старенькой шинели, в разбухших ботинках все еще топтался у двери.

– Ко мне? – обратился к нему Тимофей. Солдат щелкнул задниками ботинок.