аттракционы сменяли друг друга, пока наконец вспотевший от натуги волшебник не вызволял заиндевевших бедняжек из ледяного плена и они, едва улыбаясь посиневшими губами, не исчезали за занавесом.

«Самая прекрасная женщина в мире!»

Но там же нет ничего! Просто замерзшая речная вода! Нет, не совсем.

Хеллоуэй почувствовал, как в груди тяжело трепыхнулось сердце. Может быть, там, внутри огромной зимней жемчужины, есть пустое место, этакая продолговатая волнистая выемка, ждущая жаркую летнюю плоть, может быть, она имеет форму женского тела?

Да, похоже.

Лед. И прекрасная, с таинственными изгибами пустота внутри. Томительное ничто. Изысканная плавность незримой русалки, позволившей поймать себя в ледяной футляр.

Лед был холоден. Пустота внутри была теплой. Хеллоуэй хотел уйти, но еще долго стоял посреди странной ночи, в пустом магазине, перед холодным арктическим саркофагом, сверкавшим словно огромная Звезда Индии во мраке…

6

На углу Хиккори и Главной улицы Джим Найтшед притормозил.

– Вилли, а? – В голосе его неожиданно зазвучала нежная просительная нотка.

– Нет! – Вилли даже остановился, пораженный собственной жестокостью.

– Ну тут же рядышком, а? Пятый дом. И всего на минуточку, Вилли, – упрашивал Джим.

– На минуточку?

Вилли в сомнении оглядел улицу. Улицу Театра.

Все лето она была улица как улица. Здесь они лазили за персиками, за сливами и абрикосами, когда приходило время. Но вот в конце августа, в пору кислейших яблок, случилось нечто, разом изменившее все: и дома, и вкус персиков, и даже сам воздух под болтушками-деревьями.

– Вилли! Оно же ждет! Может быть, уже началось, а? – шептал Джим.

Вилли был непреклонен. Джим просительно тронул его за плечо. Они стояли на улице, переставшей быть яблочной, сливовой, персиковой. С некоторых пор она превратилась в улицу Единственного Дома, Дома с Окном Сбоку. Окно это – сцена, по словам Джима, а всегдашний занавес – сумрак за окном – иногда (может, и сегодня) бывал поднят. И там, в комнате, на чудных подмостках – актеры. Они говорят загадочные, невероятные вещи, смеются непонятно чему, вздыхают, их бормотание и перешептывание казалось Вилли лишним, он не понимал их.

– Ну в самый-самый распоследний разочек, Вилли?! – не унимался Джим.

– Да если бы в последний! – в сердцах откликнулся Вилли.

Щеки Джима зарделись. В глазах мелькнул зеленый огонек. А Вилли словно наяву увидел ту ночь. Он только что закончил с яблоками на дереве, как вдруг голос Джима шепотом окликнул его с соседней ветки: «Смотри! Вон там!» Вцепившись в ствол дерева, странно возбужденный, Вилли смотрел и не мог отвести взгляда от сцены. Перед ним был Театр, там незнакомые актеры сдергивали через голову рубашки, роняли одежду на ковер, нагие, похожие на дрожащих лошадей, тянулись друг к другу, касались…

«Что они творят? – лихорадочно думал Вилли. – Почему смеются? Что с ними стряслось? Разве это хорошо?»

О, как ему хотелось, чтобы свет на Сцене погас! Но Сцена там, за окном, была освещена ярко-ярко, и Вилли, оцепеневший на своем суку, глаз не мог оторвать. До него долетал смех, он вслушивался в смутные звуки, пока в изнеможении не скользнул по стволу вниз, почти упал, потом посмотрел вверх, на Джима – тот все еще висел на своей ветке: лицо словно опалило огнем, рот приоткрыт…

– Джим, спускайся, – позвал Вилли.

Не слышит.

– Джим!

Джим наконец посмотрел вниз, странно посмотрел: как будто идиот прохожий предложил ему перестать жить и спуститься на землю. И тогда Вилли убежал, убежал один, просто погибая от половодья мыслей, не думая ни о чем, не зная, что и подумать.

– Вилли, ну пожалуйста!

Даже глаза Джима просили. Руки прижимали к груди книжки.

– Мы в библиотеке были? Тебе мало?

Джим упрямо помотал головой.

– Тогда захвати мои, ладно?

Он отдал Вилли книги, повернулся и легко побежал под шелестящими, мерцающими деревьями. Обернулся. Кричит.

– Вилли! Знаешь, ты кто? Старый, глупый, дрянной епископальный баптист!

Пропал.

Вилли изо всех сил притиснул книги к груди. Ладони у него повлажнели.

«Не оглядывайся! – говорил он себе и сам же отвечал: – Не буду, не буду!» Не оглядываясь, он пошел к дому. Быстро.

7

На полдороге за спиной Вилли послышалось пыхтение.

– Что, Театр закрыт? – бросил Вилли, не оборачиваясь.

Джим поравнялся с ним и долго шел рядом молча.

– Там нет никого.

– Отлично!

Джим сплюнул.

– Ты, проклятый баптистский проповедник… – начал было он.

Из-за угла выкатилось навстречу перекати-поле – мятый бумажный шар подскочил и лег у ног Джима. Вилли со смехом пнул мячик – пусть летит – и замолк.

Бумага развернулась, и по ветру плавно скользнула пестрая афишка. Ребятам вдруг стало холодно.

– Эй, погоди-ка… – медленно проговорил Джим.

И вдруг они сорвались с места и помчались за ней.

– Да осторожней ты! Не порви!

Бумага у них в руках вздрагивала и, казалось, даже погромыхивала, как маленький барабанчик.

ПРИХОДИТЕ 24 ОКТЯБРЯ!

Губы Джима двигались, не сразу произнося слова, написанные затейливым шрифтом.

КУГЕР И ДАРК

КАРНАВАЛ!!!

– Эй, двадцать четвертое… Это ведь завтра!

– Не может такого быть! – убежденно сказал Вилли. – После Дня труда карнавалов не бывает!

– Да плевать на это! Посмотри! «Тысяча и одно чудо!» Смотри! «Мефистофель, пьющий лаву! Мистер Электрико! Монстр-Монгольфьер!» Э-э?..

– Воздушный шар, – пояснил Вилли. – Монгольфьер – это воздушный шар.

– Мадемуазель Таро! – читал Джим. – Висящий Человек! Дьявольская гильотина! Человек-в-Картинках! Ого!

– Да подумаешь! Просто парень в татуировке!

– Нет. – Джим подышал на афишку и махнул по ней рукавом. – Он раз-ри-со-ван, специально разрисован. Погляди, он весь в чудовищах. Целый зверинец! – Глаза Джима так и шарили по афише. – Смотри, смотри, Скелет! Вот здорово, Вилли! Не какой-нибудь там Тощий Человек, а Скелет! Во! Пыльная Ведьма! Что бы это могло быть, а, Вилли?

– Просто грязная старая цыганка…

– Нет. – Джим прищурился, будя воображение. – Да… вот так… Цыганка. Она родилась в Пыли, в Пыли выросла и однажды унесется обратно в Пыль! А вот здесь еще есть: «Египетский Зеркальный лабиринт! Вы увидите себя десять тысяч раз! Храм искушений святого Антония!»

– Самая прекрасная… – начал читать Вилли.

– … женщина в мире, – закончил Джим.

Они взглянули друг на друга.

– Как это может самая прекрасная женщина в мире оказаться в карнавальном балагане, а, Вилли?

– Ты когда-нибудь видел карнавальных женщин, Джим?

– А как же! Медведицы-гризли! А чего же тогда здесь пишут?

– Да заткнись ты!

– Ну чего ты злишься, Вилли?

– Да ничего! Просто… Ай! Держи ее!

Ветер рванул лист у них из рук. Каким-то нелепым прыжком афиша взмыла вверх и исчезла за деревьями.

– Все равно это неправда, – не сдавался Вилли. –