— Когда я пришел в камеру, он был уже мертв… Никакие реанимационные мероприятия на месте результата не дали. Электростимуляция, искусственное дыхание, укол в сердечную мышцу… Впрочем, вам это вряд ли нужно, это я все в отчете напишу… Я разумеется, распорядился доставить его, — доктор дернул головой в сторону тела под простыней, — в медчасть и повторил все, возможное здесь… Но это, что называется, для очистки совести. Поздно.

— А если в наш медицинский центр?! — в какой-то детской надежде пытал доктора Ксант Авади, там ведь оборудование…

— Ну, нет там оборудования для воскрешения мертвых! Нигде такого нет! — слегка озверел врач. — Можете, если вам угодно, считать меня коновалом, но мертвого от живого я отделяю безошибочно! Кроме того, в соседней комнате находятся двое моих коллег, как раз и из того самого медицинского центра… Колонель Тоофлер вызвал мне на подмогу… Можете поинтересоваться у них.

Ксант Авади нервно протер руками ставшее горячим лицо.

— А почему? В смысле, что с ним произошло? Хоть это сказать можете?

Доктор пожал плечами.

— Без вскрытия и анализов могу только предполагать внезапно развившуюся острую сердечную недостаточность, неясной, пока, этиологии. Знаете, с молодыми людьми такое изредка случается и протекает значительно опаснее, чем у людей пожилых… У тех коллатеральное кровообращение…

— О, Господи! Доктор! — только, что не взвыл Ксант Авади. — Как мы это все там объяснять будем? — и он сделал судорожный жест рукой куда-то туда, в сторону лежащих за стенами операционной и пока еще спящих улиц и площадей.

— Вы полагаете, этот вопрос в моей компетенции? — мрачно поинтересовался врач. — И позвольте осведомиться, какие будут распоряжения по поводу вскрытия? Сами будем делать, или еще как? И тело куда?

Ксант Авади задумался несколько секунд, а потом сухо ответил:

— Да, действительно. Вашей компетенции явно не хватит. Тело в морг нашей судебно-медицинской лаборатории. Пока не вскрывать.

* * *

В газетах, которые Тиоракис исследовал на кухне собственной квартиры, никакая из этих сцен отражения не нашла. Зато там были официальные коммюнике, содержавшие кристальной чистоты правду, состоявшую в том, что арестованный шесть дней назад Острихс Глэдди умер в камере следственного изолятора от острой сердечной недостаточности. Сообщалось также, что по данному прискорбному факту назначено расследование, которое будет «беспрецедентно прозрачно», а для установления точной причины смерти компетентные органы намерены прибегнуть к независимой экспертизе.

Поздно.

Это был тот самый случай, когда правда, вдруг ставшая остро необходимой для спасения правящей клики, выйдя голышом из-за многолетнего завала лжи, нагороженного самой же властью, оказалась неузнанной теми, кому она предназначалась. Ее немедленно освистала, вымазала в грязи и наконец линчевала потерявшая управление толпа.

«Никто не верит в смерть Острихся Гэдди от естественных причин» — это был самый мягкий из тех заголовков, который удалось найти Тиоракису в газетах. Даже сам Тиоракис полагал, что Острихса, скорее всего, отравили или сделали что-нибудь другое в этом роде. Он только поражался тупости и безрассудству тех, кто умудрился не предвидеть совершенно очевидных последствий подобной акции в сложившихся условиях.

К вечеру того же дня целые толпы, наэлектрилизованные газетными заголовками, яростными выплесками в компьютерных сетях и пламенными речами уличных вожаков, стали накапливаться в правительственном квартале и в том числе около здания ФБГБ. «Долой убийц!» — стало их основным лозунгом.

Чем менее решительности проявляли стоявшие в оцеплении полицейские и военные, тем более возбужденной и агрессивной становилась людская масса.

В какой-то момент раздался истерический вопль: «Пока мы здесь топчемся, там заметают следы! Убивают узников!» Это была очевидная чушь и провокация, но толпа, повинуясь собственному инстинкту, кинулась на прорыв.

Военные и жандармские кордоны, так и не получившие приказа стрелять на поражение, были сметены в несколько секунд. На тех, кто не успел отступить в относительном порядке, нападали скопом, избивали, отбирали оружие. Захваченные стволы, попав в руки нападавших, почти сразу начали стрелять. События у штаб-квартиры ФБГБ стремительно переходили в стадию кровавого хаоса. Кто-то из гэбэровцев, находившихся в здании, посчитав, что терять уже нечего, попытался отстреливаться. С улицы ударили по окнам из всего, что было добыто у сбежавших жандармов и солдат. Туда же полетели бутылки с зажигательной смесью, заранее запасенные кем-то из «революционеров». Пока пожаром было охвачено лишь несколько помещений на первом и втором этаже, взведенные до крайней степени возбуждения и озлобления атакующие ворвались в здание, круша все, что оказалось на пути, и убивая любого, имевшего несчастье быть одетым в армейскую форму. Поскольку огонь за этим важным занятием тушить было некому, а пожарных к горящему «гнезду убийц» поначалу просто не подпустили, огромный комплекс, подожженный с разных концов, стал превращаться в огненную ловушку для всех, кто находился внутри. Когда наступило некоторое отрезвление, и пожарные расчеты смогли пробиться сквозь толпу к зданию, им оставалось только наблюдать и, больше для виду, чем с пользой направлять струи воды в сторону огненных смерчей. А потом там внутри что-то ухнуло, и вся средняя часть здания провалилась внутрь себя…

Поток воды, мутный и совершенно бешеный после прошедших дождей лупил в основание скалы, после чего почти под прямым углом улетал в круто уходящую вниз по склону горы каменную щель, над краем которой стояло облако водяных брызг. Наверное, там был невидимый отсюда водопад. В солнечную погоду здесь всегда плясала веселая радуга, но теперь, когда горы низко срезаны застрявшими в зубьях хребта облаками, мелко раздробленная вода только усиливала общее ощущение сырости. Однако было тепло, и к тому же безветренно, что, кстати, не обещало быстрой перемены погоды к лучшему. Горный курорт пустовал: лыжный сезон уже закончился, а период устойчивой летней погоды, пригодной для альпинистских восхождений, еще не наступил.

Тиоракис стоял, приткнувшись плечом к влажноватому стволу здоровенного хвойного дерева, умудрившегося вымахать во весь свой громадный рост на самом краю каменного мешка, и чувствовал ступнями отчетливую вибрацию гранитного монолита, сопротивлявшегося пульсирующему напору дождевого паводка.

Он приехал… он сбежал сюда семь дней назад. Оставаться в столице, в собственной квартире, стало опасным.

* * *

Прижатая к стенке старая власть пошла на такие уступки, которые более походили на безоговорочную капитуляцию. Однако, тем самым, удалось избежать широкомасштабной гражданской войны, и кровопускание ограничилось несколькими десятками жертв при разгроме штаб-квартиры ФБГБ и захвате Дома Правительства. Новые деятели, приходившие к управлению страной, и сами желали побыстрее проскочить стадию хаоса и анархии. Они, в течение многих лет поднаторевшие в политических играх, прекрасно понимали, что разгневанная толпа хороша, если нужно разнести что-нибудь вдребезги, а управлять обезумевшим стадом — удовольствие очень сомнительное. Опять же, предпочтительнее получить от прежних владельцев оставляемое ими хозяйство в относительно целом виде, а не одни только битые черепки. А это возможно, если не загонять бегущего противника в угол, когда он способен в отчаянии ощетиниться и нанести победителю страшные раны. В таком случае гораздо выгоднее, как говорят военные стратеги, выстроить отступающему «золотой мост»…