«Особое внимание хочу уделить вам, женщины, прервавшие беременность, — писал наместник святого Петра. — Церковь знает, как много факторов могло повлиять на ваше решение, и не сомневается, что во многих случаях это было болезненное решение, возможно даже драматичное. Наверняка рана в ваших сердцах еще не зарубцевалась. В сущности то, что произошло, глубоко подло. Но не поддавайтесь апатии и не тратьте надежды. Постарайтесь понять этот опыт и воспринять его в духе правды. В покорности и доверии откройтесь — если вы этого еще не сделали — покаянию: Отец милосердия ждет вас, чтобы пожертвовать вам свое прощение и мир в Таинстве Примирения»[1213].

Сколько неожиданны были эти слова в устах человека, равнявшего аборт и убийство! И сколько естественны они были для того, кто жил по заповедям Христа. «Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» (Лк 15: 6–7) — этот завет, столь редко исполняемый, для понтифика был не пустым звуком. Право на надежду имеет всякий, даже мать, убившая своего ребенка. Господь не отвергает никого.

Человеку стороннему это могло бы показаться пустословием, но тем, кто следил за речами Иоанна Павла II, было понятно, каких сил ему стоило написать такое. Особенно на фоне литании о Каиновом грехе, которой сопровождалось начало энциклики.

В этом документе понтифик наконец четко определил свое отношение к насильственной смерти. До тех пор его выступления на эту тему можно было понять в толстовском духе, как абсолютный запрет на отнятие жизни. Однако бывают моменты, когда этого трудно избежать — к примеру, на войне или в схватке с вооруженным противником. А как быть с войной оборонительной? Допустима она или нет? А со смертной казнью и эвтаназией? Войтыле пришлось коснуться всех этих тем. В отличие от традиционной линии церкви, римский папа решительно осудил смертную казнь, что вынудило изменить текст изданного недавно катехизиса[1214]. Впрочем, он не выступил за полный ее запрет, а лишь заявил, что с развитием пенитенциарной системы нужда в такой мере уменьшается.

В энциклике Иоанн Павел II одобрил оборонительную войну, сославшись на мнение Фомы Аквинского, который говорил, что в случае вооруженного нападения злоумышленник сам виноват в своей судьбе. Такое признание, скорее всего, тоже стоило Войтыле немалых усилий — прежде он предпочитал не высказываться на эту тему.

В остальном же Иоанн Павел II повторил то, о чем многократно говорил ранее: о размывании моральных границ, о «цивилизации смерти», допускающей эвтаназию, аборты и опыты над эмбрионами, об опасности материализма и неприемлемости самоубийства и пр. Еще раз прошелся по демократическим государствам, обвинив их в двуличии: с одной стороны, там провозглашается свобода совести, с другой же — человека принуждают подчиняться мнению большинства. Такое лицемерие, по словам Войтылы, проистекало опять же из того, что евангельские нормы жизни подменены юридическими. Поэтому граждане легко идут на аморальные поступки (тот же аборт, например), если те не запрещены законом. В своем неистовом походе против абортов Войтыла даже думал прибегнуть к догмату о папской непогрешимости, однако, выслушав мнение Конгрегации вероучения, отказался от этого намерения[1215].

Надо признать, что в сравнении с обличениями абортов все остальные темы прозвучали в энциклике слабо. К примеру, фраза о том, что необходимость в смертной казни ныне свелась почти к нулю, выглядела бледно на фоне требований итальянского правительства запретить эту кару повсеместно. Смертную казнь отменили уже во всем Европейском сообществе, что не мешало римскому папе неустанно критиковать единую Европу за последовательное строительство «цивилизации смерти». Зато он вовсе не коснулся проблемы торговли оружием[1216].

Ханс Кюнг назвал энциклику «голосом духовного диктатора». Однако католический диссидент на этот раз оказался в явном меньшинстве. Папский текст одобрило большинство богословов, даже те, кто резко отозвался о «Veritatis splendor». Благожелательно его прокомментировали протестантские и иудейские вероучители, а американский «Ньюсуик» посвятил энциклике главную статью в очередном номере. Текст Войтылы продавался даже в супемаркетах[1217].

* * *

Борясь с легализацией абортов, Ватикан обвинял оппонентов в расширительном толковании прав человека и отказе от незыблемых нравственных норм. При этом сам подобным же образом подходил к вопросу о жизни и смерти, называя грехом использование контрацептивов. Такая позиция лишила его на Пекинской конференции поддержки стран третьего мира, озабоченных распространением СПИДа[1218]. Настойчивое же требование равенства полов привело к распаду сложившейся в Каире коалиции с рядом исламских государств. В Пекин ватиканская делегация отправилась фактически без союзников.

Делегация насчитывала двадцать два человека, в том числе четырнадцать женщин. В ее состав входили, например, министр здравоохранения Нигерии Кэтрин Хава Хумкамп, профессор международных отношений университета в Осло Янне Холанд Матлари, папский пресс-секретарь Хоакин Наварро-Вальс, а возглавляла представителей Святого престола профессор права из Гарварда Мэри Энн Глендон (позже — посол США в Апостольской столице).

Как водится, обе стороны обращались к правам человека, вот только трактовали их по-разному. Если для феминисток аборты были частью их неотъемлемой свободы, то для Святого престола они перечеркивали чье-то право на жизнь. Оппоненты Ватикана (Европейский союз, Канада, ЮАР и др.) пытались сузить понятие «человеческого достоинства», чтобы контрацепция не выглядела убийством; кроме того, они стремились убрать из резолюции любые упоминания о религии и расширить рамки понятия «семья» (очевидно, подготавливая почву для признания гражданских браков, а в перспективе и однополых), представители же понтифика видели в этом покушение на декларацию ООН о правах человека, где все эти термины содержались. Наконец, ватиканская делегация, в противность ватиканским же дипломатам, добивалась четкого определения прав и обязанностей родителей по отношению к детям, в то время как их оппоненты старались максимально сократить в тексте резолюции фразы о материнстве и родительской опеке. Налицо был принципиальный конфликт: либералы избегали перечислять семейные обязанности, поскольку те традиционно ограничивали карьерные возможности женщин, Ватикан же подозревал своих визави в желании отменить семью как таковую. В итоге конференция приняла декларацию, где провозглашалось «четкое признание и подтверждение права всех женщин на контроль за всеми аспектами своего здоровья, в частности их собственной фертильностью»[1219]. Это было поражение Святого престола. Госпоже Глендон ничего не оставалось, как с горечью отметить «чрезмерный индивидуализм» итогового документа[1220].