— Понятно, — сказал я. — И трудно сказать, где они теперь. Ты не знаешь, отец, не было ли среди них женщин?

— Знаю. Все выжившие были женщинами. Главный министр — человек практичный. Он, кажется, лишил жизни всех наследников царя мужского пола, чтобы вдруг не объявился какой-нибудь законный претендент на трон, который он заполучил для своего собственного сына. А женщины не имели для него значения.

— Выжившие вроде бы были в основном двоюродными сестрами, племянницами Килиджа, — заметил дядя Маттео. — Но была среди них, по крайней мере, одна царская дочь. Говорят, необыкновенная красавица, и Абага якобы даже хотел сделать ее своей наложницей, однако обнаружил в девушке какой-то изъян. Я уж забыл подробности. Так или иначе, он отдал ее работорговцам вместе с остальными.

— Ты прав, Маттео, — сказал отец. — Там точно была одна царская дочь. Ее звали Мар-Джана.

Я поблагодарил их и вернулся в свои покои. Ноздря, известный пройдоха, воспользовался моим великодушием и все еще пил вино, а нахмуренная Биликту обмахивала раба веером.

Разгневанный, я сказал:

— Нет, вы только посмотрите на него: развалился, как благородный придворный, и бездельничает, пока я бегаю по его поручениям.

Ноздря пьяно ухмыльнулся и заплетающимся языком спросил:

— Удачно, хозяин?

— Скажи, эта рабыня, про которую ты думаешь, что узнал ее, могла она быть из турок-сельджуков?

Его ухмылка моментально испарилась. Ноздря вскочил на ноги и разлил вино, заставив Биликту издать возмущенный возглас. Чуть не дрожа, он вытянулся передо мной, ожидая продолжения.

— Случаем, не могла она оказаться некой царевной по имени Мар-Джана?

Как ни был Ноздря пьян, он моментально протрезвел. И еще: казалось, он лишился дара речи, возможно, впервые в жизни. Раб просто стоял, дрожа и уставившись на меня, а его глаза раскрылись так же широко, как и единственная ноздря.

Я пояснил:

— Я узнал это от отца и дяди. — Ноздря ничего не ответил, все еще находясь в ступоре, и потому я язвительно добавил: — Я так понимаю, что именно в ее личности ты хотел удостовериться? Ты же у нас в былые времена водил дружбу с принцессами?

Раб прошептал так тихо, что я с трудом расслышал:

— Я правда не знал… как бы я хотел, чтобы это было так, то есть вернее, я боялся, что это так… — Затем, без всякого ko-tou, не поблагодарив меня за труды и даже не попрощавшись, он повернулся и медленно, как старик, побрел к себе в гардеробную.

Я выбросил все это из головы и тоже отправился в кровать — с одной только Биянту, потому что Биликту вот уже несколько дней нездоровилось.

Я довольно долго прожил во дворце, прежде чем у меня появилась возможность встретиться с человеком, чье занятие больше всех очаровало меня, — с придворным мастером огня, отвечающим за так называемые «пламенные деревья» и «сверкающие цветы». Мне сказали, что он почти постоянно путешествует по стране, устраивая свои представления в разных городах. Но однажды, это было уже зимой, принц Чимким зашел сказать мне, что мастер огня Ши вернулся во дворец, чтобы начать приготовления к самому большому ежегодному празднованию в Ханбалыке — встрече Нового года, который был не за горами. И мы с Чимкимом отправились навестить его. У мастера Ши был целый небольшой домик: он там жил, и там же располагалась его мастерская. Домик же этот — для безопасности, как пояснил Чимким, — стоял в стороне от остальных дворцовых построек, у дальнего склона того, что впоследствии стало холмом Кара.

Когда мы с Чимкимом вошли, мастер огня сидел, согнувшись над рабочим столом, на котором царил беспорядок. Из-за его одежды я сначала принял этого человека за араба. Но затем он повернулся, чтобы поприветствовать нас, и я решил, что мастер огня — иудей, потому что уже видел подобные черты лица прежде. Его глаза, похожие на ягоды черной смородины, довольно долго смотрели на меня надменно, но с юмором; крючковатый нос был похож на shimshir, а волосы и борода напоминали курчавый лишайник: седые, но все еще со следами былой рыжины.

Чимким заговорил на монгольском языке:

— Мастер Ши Икс Ми, я хочу познакомить вас с нашим гостем.

— С Марко Поло, — произнес тот в ответ.

— О, вы уже слышали о его приезде?

— Да, я слышал об этом юноше.

— Марко очень интересуется вашей работой, и мой августейший отец желает, чтобы вы рассказали ему о ней.

— Я постараюсь.

Когда принц ушел, мы с мастером огня какое-то время молча изучали друг друга. Наконец он сказал:

— Почему ты интересуешься «пламенными деревьями», Марко Поло?

Я просто ответил:

— Они красивые.

— Значит, красота опасности привлекает тебя?

— Ты же знаешь, так было всегда, — ответил я.

— Скажи, а опасность красоты не пугает тебя?

— Сколько можно повторять одно и то же? Бьюсь об заклад, сейчас ты заявишь, что твое имя в действительности не Мордехай!

— Я не собираюсь беседовать с тобой на посторонние темы. Только расскажу о своей работе с красивыми, но опасными огнями. Что бы ты хотел узнать, Марко Поло?

— Как ты, иудей, получил имя Ши Икс Ми?

— Это не имеет отношения к моей работе. Однако… — Он пожал плечами. — Когда первые иудеи пришли сюда, им было разрешено носить лишь семь ханьских фамилий, которые они и разделили между собой. Ши — одна из этих семи фамилий. Первоначально моих предков звали Йитжак. На иврите мое полное имя звучит как Шамиль ибн-Йитжак.

Я спросил:

— А как давно ты живешь в Китае? — Я ждал, что иудей скажет, что прибыл незадолго до меня.

— Я родился здесь, в городе Кайфыне, где мои предки поселились несколько сотен лет тому назад.

— Я не верю этому.

Он фыркнул, совсем так же, как это часто делал Мордехай, слушая мои высказывания.

— Почитай Ветхий Завет в своей христианской Библии. Часть сорок девять из Исайи, где пророк предсказывает новый сбор всех иудеев. «Вот, одни придут издалека: и вот, одни с севера и моря, а другие из земли Синим». Эта земля Китая на иврите до сих пор зовется Сина. Следовательно, иудеи были здесь еще во времена Исайи, то есть больше тысячи восьмисот лет тому назад.

— А почему иудеи пришли именно сюда?

— Может, потому что были нежеланны где-нибудь еще, — скривился он. — А может, они приняли народ хань за одно из своих собственных пропавших племен, которое некогда покинуло Израиль.

— Ну уж нет, мастер Ши. Хань едят свинину и всегда ели.

Он снова пожал плечами.

— Тем не менее у них есть кое-что общее с иудеями. Они забивают животных почти в ритуальной kasher[204] манере, кроме разве того, что хань не удаляют terephah[205] сухожилий. И еще они отличаются строгим подходом к одежде; хань, пожалуй, еще более придирчивы, чем иудеи: никогда не носят платья, в которых перемешаны животные и растительные волокна.