Нет, интересно все же.

Хорошо нам здесь, удобно, вокруг все так красиво и изысканно, и в природе, и в Замке.

Дома, на Земле, тоже полный порядок, по-прежнему тянется нескончаемый август восемьдесят четвертого года.

А на самом деле, может, и нет уже ни Земли, ни того самого августа, и нас самих тоже нет. И не было никогда. Потому что стоит нам перешагнуть порог — и полная неизвестность. Глобальная и космическая.

Скоро год, как я в эти игры играю, а понять хоть что-нибудь не могу. Зато привык ко всему, в том числе и к непониманию тоже.

И живу в полное свое удовольствие.

Нет, ведь и действительно, без всяких шуток и иронических усмешек, что еще возможно и следует желать?

Не считая ставших уже привычными неограниченных материальных возможностей и благ (даже этого многим и многим было бы более чем достаточно) я пережил и самые невероятные приключения, даже вот и диктатором побыл, у меня есть верные друзья, мне, скажем так, симпатизируют две очень неординарные женщины, так чего же ты хочешь, братец?

Зачем я сейчас участвую в очередном «мозговом штурме»?

Какого результата жду лично для себя?

В чем вообще проблема?

А друзья мои продолжали говорить и спорить, только смысл их слов пролетал мимо моего сознания.

Я просто смотрел на них, на каждого в отдельности.

Ирина, моя несчастная красавица, сидит, сцепив пальцы на высоко открытом колене, покусывает нижнюю губу, а мысли ее далеко-далеко отсюда.

Берестин, хоть и бросает какие-то реплики, сам все больше косится на Ирину, пожалуй что и непроизвольно, от подсознательной потребности видеть, что она здесь.

Шульгин, безусловно, развлекается, если и есть у него более глубокие эмоции, их достоверно вычислить невозможно.

С Левашовым, наоборот, понятно все. Как и с его Ларисой.

Остается сфинкс — Воронцов, но вот его заботы волнуют меня меньше всего. Этот не пропадет.

И, значит, получается, что единственно, о ком стоит сейчас позаботиться — о наших друзьях-потомках.

Только им по-настоящему плохо, и только они, в буквальном смысле, невинные жертвы посторонних игр.

А я, как главный виновник всей заварушки, должен взять сейчас и сказать, что незачем размазывать манную кашу по чистому столу, нужно просто отправить ребят домой, в их не такой уж, наверное, плохой мир, а самим — как придется…

Честно рассуждая — если бы не мои, чего скрывать, вполне пижонские выходки, начиная с первой с Ириной встречи на мосту, ничего абсолютно бы не было. По крайней мере — для этих троих страдальцев…

А мы, все прочие — ну что мы, в конце концов, теряем?

Время все равно останется наше, родной XX век. Раз потомки в своем XXIII живут, и неплохо, никаких глобальных катаклизмов не произойдет, ни войн мировых, ни катастроф экологических. Изменится кое-что, так и ладно. Прямо уж наша реальность самая лучшая была из всех возможных?

Найдем себе место, раз и Союз, и Европа, и Америка на месте останутся.

Возьму вон Ирку, да в Новую Зеландию махну, виллу куплю — на берегу пролива, романы буду писать и павлинов разводить…

Остальные тоже не пропадут. Даже интересно, какой такой мир нашими усилиями образуется. Глядишь — не в пример увлекательней нашего. С открытыми границами, всеобщим разоружением и дешевизной стульев для трудящихся всех стран.

Тем более, что Альба говорила, будто бы в ее истории вторая мировая в сорок третьем году закончилась.

Одно интересно — чем тогда товарищ Антон займется, раз для него в сценарии роли не предусмотрено. Вот где проблемы намечаются, а не в сюжетах абстрактно-математических.

Однако пока я обо всем этом размышлял и готовился, по обыкновению, очередным парадоксом общество развлечь, Сашка меня опередил.

— Знаете-ка что, господа-товарищи, с меня на сей раз хватит…

И я решил не торопиться, посмотреть, какие еще намечаются сюжеты.

— Нервная система у меня не выдерживает, думать конструктивно я до завтрашнего дня отказываюсь и вам не советую, а у нашего хозяина считаю нужным попросить подать на стол чего-нибудь такого-этакого… — он прищелкнул пальцами.

— Коньячку желательно, причем самого дорогого и старого…

Он не постеснялся раскрыть затрепанный блокнот, который я помню у него уже лет двадцать, и который помогает ему в нужных случаях выглядеть умнее окружающих, повозил пальцем по исписанным корявым почерком страницам, шевеля губами, после чего провозгласил: «О! Эннеси д'Ор Наполеон. Двадцать долларов за рюмку!»

С облегчением подыгравший ему Антон соответствующим образом распорядился, искомый продукт и все ему сопутствующее было получено.

Вот когда мы продегустировали, оценили букет и вкус, повторили еще и снова, атмосфера воцарилась, как в лучшие времена, самая непринужденная, только-только до танцев дело не дошло, негодяй Шульгин и выдал.

— Сидите теперь, как бы не в пожизненном заключении, думаете, что мировые проблемы решаете, — сказал он со слишком хорошо мне знакомой многообещающей усмешкой. — А я ведь давно говорил, что от твоих классических увлечений добра не жди. — Налил себе одному и единым глотком выпил. — Одиссей, Одиссей! Сидел бы этот мелкий феодал на своей Итаке, как нормальному царю положено, и ничего бы не было. И Троя до сих пор на месте бы стояла, и прочие персонажи потолкались бы под стенами и спокойно домой вернулись. Им и плыть всего километров сто оттуда… А прекрасная Елена, насколько мне помнится, с Парисом добровольно сбежала… Бабы — они бабы и есть. Всегда одинаковые.

В первый момент никто даже не нашелся, что ему ответить, но я увидел, как у Ирины вдруг задрожали губы.

1978–1983