И как многие теперь выбиты из колеи. Н[иколай] Ф[едорович], напр[имер], повторяет, что у него нет родины, что после войны он уедет в Африку и т. п. Все это, конечно, слова, и свою родину – бедную, падающую, растерзанную невзгодами, он любит больнее и сильнее тех, которые готовы от нее отказаться, если она окажется не в наряде «свободы», но сколько он, как и многие другие, переживает ныне душевных мук.

Может быть, я нехорошо сделал, моя ненаглядная женушка, что написал тебе все написанное выше, но ты определенно просишь написать тебе о моем настроении, значит, оно для тебя неясно, значит, я до сих пор ходил взад-вперед, значит, я маскировался. Тебе будет грустно, но зато тебе будет ясно.

Ты, может быть, не обратила внимание на сообщение из Ставки, как «несколько» офицеров и два стрелка пошли на разведку со своим батал[ьонным] командиром шт[абс]-капитаном Ященко, как этот был убит и тело его не могли вынести. Офицеров было шесть. Это тебе картинка того же непоправимого состояния. В теперешней стадии, когда нет боев, нужна разведка, нужна во что бы то ни стало, но солдаты – демократы и революционеры – не хотят идти… Нечего делать, идут офицеры – «контрреволюционеры», – идут и гибнут. Тяжкая картина.

Давай, моя золотая, твои губки и глазки, и наших малых, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй Алешу, Нюню, деток. А.

10 сентября 1917 г.

Дорогая женка!

Черкну тебе несколько слов, пока за письмом не придет оказия. Вчера из штаба моей армии был запрос, нет ли препятствий к назначению меня командиром 12-го корпуса. Из армии ответили, что препятствий нет. Если дело не сорвется, то я дней через 4–5 получу этот корпус, и тогда мой адрес: командиру 12-го арм[ейского] корпуса и дальше, как прежде. Это меня устроило бы больше, чем получение какого-либо другого, так как 1) все дивизии этого корпуса мне хорошо знакомы и 2) так как в него входит моя природная, давшая мне Георгия III степ[ени]. В случае действительного получения буду тебе телеграфировать. Несколько необычна форма предложения: не спрашивают моего согласия, а лишь об отсутствии препятствий. Мой штаб в нервозе, точно также и некоторые из командиров полка, как, напр[имер], Шепель.

У нас период свадеб, и большей частью женятся наши солдаты. Была здесь одна «красавица» – вдова, делали ей предложение два здешних, затем наших два солдата; всем отказала и вышла за третьего солдата. Другой случай пикантнее: девка с парнем все обговорили, все приготовили и вот-вот, скажем, послезавтра, должны были играть свадьбу; девка отдала даже будущему своему «мужу» 100 руб. и кожух, а завтра она тайно венчается с солдатом и исчезает… Не дьявол ли девка! Ведь мы здесь уже три недели, и значит, с солдатом она все обдумала давным-давно, а с другим все время играла. Третий случай был такой: девка тайно от отца и матери перевенчалась с нашим телефонистом, из церкви зашли в халупу, где помещается мой комендант, и не знали, что делать дальше. На сцену выступили мы: комендант устроил чай, я послал коробку конфет, Н[иколай] Ф[едорович] также, притащили еще что-то из нашего собрания, и начался у них пир горой. Затем стали пробовать притащить отца с матерью: ни солдатам, ни младшим офицерам это не удалось, но Н. Ф. уломал. Старики пришли, поплакали, пожурили, а затем все пошло как по маслу. Сегодня родители устраивают гулянье уже у себя и меня только что приглашали. Но у меня сегодня в одном полку солдатский спектакль, и я дал свое обещание быть там.

А отдал я коробку с теми конфетами, которые имеют форму плоского эллипса, и каждая конфета завернута в бумагу. Долго коробку таскал Игнат, и все как-то она не попадала в полосу моих настроений; теперь она попала, так как через два часа в коробке ничего не осталось. Свадьбы сохранили много интересного этнографического материала, и не будь я первой персоной, которая своим появлением всех запугивает и все путает, я занялся бы внимательно сводкой всех этих пережитков.

А возможное мое назначение берет мои думы, и мы с Игнатом уже набрасываем наши планы: как мы потребуем два автомобиля – легкий и грузовой, как заедем в армию, как нам «все будут рады» (слова Игната) и т. п. Конечно, я мог бы получить теперь не только корпус, но уже и армию, и для этого твоему супругу нужно было бы сделать самый пустой политический жест, но… «нет расчету», говорит он языком гостинодворца. Ты знаешь, как, напр[имер], в окопной офицерской среде называют Черемисова, Верховского и им подобных? «Революционные бл…и, которые в конце концов наделят Вр[еменное] правительство сифилисом».

Оказия требует письма. Давай, моя ненаглядная и исключительная, твои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй Алешу, Нюню, деток. А.

23 октября 1917 г.

Дорогие мои папа и мама!

Посылаю в Петроград Осипа и Передирия за нашими вещами; они вам все подробности, с этим связанные, и расскажут. От Женюши имею последнее письмо от 12.X и телеграмму от 18.X; из последней значится, что все здоровы (Женюша 13–14 хотела подниматься), мальчиков крестили 17.X и назвали: старшего Георгием (мой выбор) и младшего Александром, имя выбрано матерью. Подробности, вероятно, написала Женюша в том письме, которое везет Осип. Я командую 9-м корпусом с 19.IX, приказом армии и флоту от 12 окт[ября] произведен в генерал-лейтенанты и утвержден в должности. Корпус мой расположен между Выгановским озером и пунктом против Ст. Барановичи; входят дивизии 5-я, 42-я и 15-я Сибир[ская] стрелковая; мой фронт имеет 66 верст, т. е. почти равен фронтам некоторых армий. Всего же ртов у меня более 100 000, а лошадей более 35 тыс[яч]. Корпус имеет хорошую репутацию в прошлом и считается довольно спокойным теперь. Командовали им до меня Щербачев, Абрам Драгомиров, Киселевский и Тележников (Шнейдер [Шрейдер]); последний удален и фрукт слабый, а остальные – люди крупные. Сначала мне предложили XII и я согласился, но потом приказали экстренно ехать сюда. Работы у меня много (до флангов корпуса надо ехать 40 верст), и, конечно, она бы не страшила, если бы меньше было этой подлой политики, которая так нервирует моих помощников, да и на людях отзывается тяжело, хотя внешне они часто являются зачинщиками. Самое трудное в моей роли – добиться личного влияния, а это невозможно при огромности корпуса и при огромной территории, на которой он раскинулся; для этого надо, чтобы тебя хотя раз увидали и услышали твой голос, а это прямо недостижимо. Несмотря на мое упорство, я еще и теперь не обошел все окопы, хотя большинство их и важные участки осмотреть успел. Я уже заранее все тыловое – госпитали, лазареты, обозы, хлебопекарни, всякие мастерские и т. д. и т. д. – решил пока не посещать и вообще – занимаюсь только строевыми и боевыми задачами; даже политику стараюсь спихнуть на своего начштаба. Боевыми же задачами приходится много заниматься, так как фронт (Зап[адный]) два года уже мертв и опытов не имеет, разве 1–2 отрицательных, а это сказывается на всем: на войсках, офицерах, окопах; везде отсталость, везде отсутствие боевых навыков. Приходится, ходя по окопам, начинать с азов – со стрелковой бойницы или пулеметного гнезда – и кончая оборонительным планом командира полка. Когда говоришь с офицерами, то на их плечах лежит пять – много 10 боев, лишь один, напp[имер], упомянул о пережитый им 35 боях, и они очень бывают озадачены моим заявлением, что я участник 76 боев, не считая малых дел, и притом участник в наиболее опасных и страшных местах многих из них.