социологии литературы началось в период работы Гудкова и Дубина в секторе по изучению чтения в Государственной библиотеке Ленина[78]. Первым значительным результатом этой работы стал библиографический указатель, выпущенный в 1982 году Институтом научной информации по общественным наукам тиражом 800 экземпляров под неброским названием «Книга, чтение, библиотека. Зарубежные исследования по социологии литературы». Это издание было характерным феноменом советской гуманитарной науки. Как известно, ИНИОН был призван компенсировать закрытость последней, отслеживая новейшие тенденции в западном гуманитарном знании. В этом смысле указатель возник в контексте советской системы научного мониторинга, которая была в некоторых отношениях достаточно эффективной и позволяла формировать адекватный образ современной науки. Вместе с тем сам библиографический формат издания был в условиях цензуры редкой возможностью для разговора о социологии литературы вне идеологических рамок. Однако полностью цензуры не удалось избежать даже здесь: написанное авторами сборника предисловие, призванное обозначить концептуальную рамку формируемой области знания, было удалено из итоговой версии указателя. Тем не менее даже сама структура издания позволяет оценить масштаб и многомерность разработанного авторами проекта. Наряду с разделом, в котором систематизировались работы, посвященные теоретическим основаниям и методам эмпирического анализа в социологии литературы, остальные разделы намечали пять перспектив осмысления литературы как социального феномена: 1) литература как культурный феномен (место литературы в системе коммуникации, типы литературы и проблематика литературности); 2) социальная организация («система») литературы и отдельных институтов (книгоиздание, библиотеки и т. д.); 3) литературная культура как совокупность форм самоопределения и образцов поведения внутри литературной системы; 4) литература как объект культурного анализа (тематизация социального порядка, уровни фиксации значений, жанровые рамки репрезентации); 5) литература как средство социализации[79]. Уже это перечисление свидетельствует о том, что анализ литературы, который является прерогативой филологии, сочетается с осмыслением различных форм ее социальной организации и контекстов бытования, основанном на привлечении как социологических, так и исторических исследований[80]. Важнейшим для реализации этого проекта фактором, по свидетельству Л. Д. Гудкова, оказался переводческий опыт Дубина: «Основной тягач здесь был, конечно, Дубин со своими пятью или восемью языками»[81].

Другим существенным результатом работы группы исследователей стал вышедший в 1983 году реферативный сборник «Проблемы социологии литературы за рубежом». Здесь в числе прочих обозначилась тема, которой Дубин специально занимался в рамках проекта социологии литературы, — тема литературной классики как ядра литературной системы. Опубликованный в сборнике обзор о проблеме классики, который был написан Дубиным совместно с Н. А. Зоркой, был, по-видимому, первым опытом написания очерка по исторической социологии культуры — жанра, к которому Дубин неоднократно обращался в своих последующих работах[82]. Тема классики разрабатывалась им и в эмпирическом ключе. Образцовым здесь можно считать проведенное им совместно А. И. Рейтблатом исследование формирования пантеона классиков, материалом для которого стал обширный корпус рецензий в отечественных литературных журналах за более чем 150 лет. В дальнейшем тема классики оказывается в центре критического анализа современной культуры. С этой темой был связан вопрос границ литературного пантеона, которым Дубин занимался и как исследователь, и как переводчик и литературовед, регулярно вводивший новые имена в горизонт отечественной словесности. В плане социологического анализа проблема классики позволяла развернуть целый комплекс вопросов, связанных с функционированием института литературы, — начиная от политических функций литературы и ее роли в процессах социализации и заканчивая типами культурного авторитета, бытованием текстов и стратегиями их интерпретации[83].

До конца 1980-х годов публикации Гудкова и Дубина, связанные с разработкой проекта по социологии литературы, были рассеяны в малотиражных и периферийных изданиях. Первый опыт по-настоящему систематического представления результатов этой работы появился только в 1992 году. Их совместная книга «Литература как социальный институт» открыла известную «черно-белую» серию издательства «Новое литературное обозрение», которая была призвана обозначить новые интеллектуальные ориентиры в гуманитарном знании. Собранные в книге статьи можно условно разделить на два блока. В первый из них, наряду с введением, исключенным в свое время из указателя «Книга, чтение, библиотека», вошли тексты, в которых разворачивалась программа социологии литературы. Вторую часть книги составили статьи, посвященные анализу функционирования различных подсистем литературного института в СССР — книгоиздания, журналов, библиотек. Обсуждение этой проблематики стало прологом к критике интеллектуального сообщества[84] и отправной точкой для того проекта мониторинга эволюции литературной культуры и культурных институций, который реализовывался авторами уже в постсоветское время[85].

В теоретическом плане особенностью программы социологии литературы было последовательное снятие оппозиции между социологической и филологической перспективой изучения литературы. Социологическая проблематика — возьмем ли мы вопрос о репрезентации жизни общества в литературе или организации литературного поля — не вводились здесь как проекция той или иной модели социального взаимодействия или института, но раскрывалась изнутри проблематики собственно-литературной. Отправной точкой в обсуждении процессов модернизации, выступавшей в качестве общей рамки анализа литературы, становилась идея многообразия типов литературы, теоретически осмысленная русскими формалистами в понятии «литературности». Ролевая структура института литературы интерпретировалась прежде всего через указание на смысловой горизонт каждой из существующих в ней позиций (писателя, критика, литературоведа и т. д.).

Условием диалога филологии и социологии стало критическое осмысление ограниченности концептуальных горизонтов обеих дисциплин, препятствующей разработке более сложных представлений об обществе, литературе и их взаимодействии, введению новых аналитических и использованию новых источников. Социологическая традиция в этом диалоге была представлена не столько идеями Т. Парсонса и даже не только понимающей социологией М. Вебера, но также и разработками феноменологии, социологии знания и символического интеракционизма. Филологию и исследования культуры представляли здесь подходы, которые можно обозначить как социологически релевантные. Эти подходы — будь то обращенная к проблематике опыта рецептивная эстетика или исследование массовых литературных формул — позволяли рассматривать различные аспекты функционирования литературы и, в частности, сами литературные тексты как формы социального действия. Может быть, наиболее показательным с точки зрения реализации этого диалога было то, что приоритетным объектом социологического анализа выступал в рамках этого проекта литературный текст в его эстетических характеристиках, в разнообразии его форм (как тривиальных, так и рафинированных), в его связи с читательским восприятием[86].

Заявленная в книге программа оставляла далеко позади и большинство работ, представлявших советскую социологию культуры и искусства того времени с ее достаточно элементарными социологическими моделями, и традиционную филологию с ее узкими горизонтами и априорными эстетическими иерархиями. Она оказывалась существенно более радикальной в отношении осмысления многообразия текстов и их функций и приближения к проблематике современного общества, чем наиболее продвинутые исследовательские программы в советской филологии, такие как историческая поэтика и семиотика. Заложенный в ней потенциал симбиотического существования филологии и социологии был более высоким по сравнению, например, со сложившейся десятилетием раньше концепцией Пьера Бурдье, которая на сегодняшний день является одной из наиболее влиятельных