и нескольких офицеров лейб-регимента, среди которых был вновь назначенный в полк Артур Вессендорф.

Депутация медленно приблизилась к трону.

Юлиана не знала, что сегодня увидит своего отца. Старый барон не мог известить её о своём приезде, а другим не было дела до маленькой Юлианы. Она чуть не вскрикнула, когда вдруг узнала высокую фигуру отца. Она сделала движение броситься к отцу, но Адель вовремя схватила её за руку.

— Я счастлива видеть при нашем дворе моих друзей, — раздался взволнованный голос императрицы.

Члены депутации низко поклонились, и Густав своим ровным, спокойным голосом ответил:

— Мы прибыли, всемилостивейшая государыня, повергнуть к подножию вашего трона чувства преданности, одушевляющей вашу Курляндию, и просить милостивого внимания вашего величества…

И Густав изложил ей ходатайство ландратов. Императрица поблагодарила депутацию за приветствие и прибавила:

— Всё будет сделано по вашему желанию.

Она милостиво протянула руку. Поднявшись на ступени трона, Густав преклонил колено и поцеловал руку императрицы.

Рейнгольд наблюдал за братом и императрицей и думал:

«Какая ловкая бестия Густав, как он спокоен, как рада императрица! Она, очевидно, сгорает нетерпением получить сведения о её возлюбленном Бироне… Что‑то будет дальше?»

Действительно, Анна имела наготове тысячу вопросов, но не могла предложить их сейчас. Приказать Густаву явиться к ней после общей аудиенции она боялась. Она боялась недовольства Василия Лукича и других членов Совета, не желавших, чтобы она поддерживала сношения со своим прежним двором. Её взгляд упал на взволнованное личико Юлианы, и её осенила мысль.

— Барон, — обратилась она к Оттомару. — Я вижу ваше отцовское нетерпение, я разрешаю вам обнять вашу дочь.

Старый барон покраснел, а Юлиана сделала ему шаг навстречу.

Не давая воли своему сердцу, барон сдержанно поцеловал дочь и глубоко поклонился императрице.

— Вы сегодня же можете навестить свою дочь, — милостиво произнесла императрица.

Это был способ получить все желаемые сведения. Кроме того, императрица чего‑то смутно ждала. Ей казалось, что умный и дальновидный Густав недаром, не просто как депутат приехал сюда.

По окончании аудиенции барон, пользуясь разрешением императрицы, прошёл к дочери через целый лабиринт дворцовых зал и коридоров. Он очень нежно и заботливо расспрашивал Юлиану об её жизни и здоровье, обратил внимание на то, что она похудела и побледнела, но Юлиана успокоила его, сказав, что она очень устала; она всё время при императрице, а теперь каждый день даются такие же, как сегодня, аудиенции. И скучно и утомительно, так как приходится подолгу стоять.

Барон, успокоившись насчёт дочери, видимо, был занят какой‑то мыслью. Он с любопытством осматривал покои фрейлин. Юлиана повела его по всем комнатам.

— Так ваши комнаты имеют прямое сообщение с покоями императрицы? — с любопытством спросил барон.

Юлиана объяснила. Вот тут зала, из неё длинный коридор ведёт в гардеробную императрицы, дальше находится помещение Анфисы, потом пустая комната, а за нею кабинет государыни.

Помещение фрейлин состояло из трёх комнат: общей спальни, столовой и гостиной. Горничные жили внизу. Из столовой тоже вёл коридор, упирающийся в помещение Артура. У Артура было две комнаты. Это крыло дворца имело со двора свой маленький особый подъезд. «Так что Артур может возвращаться когда угодно, и этого никто не узнает», — смеясь пояснила Ад ель.

Барон очень внимательно выслушал эти сообщения.

Ему не удалось долго посидеть у дочери: за ним прислала императрица.

— Я зайду к тебе, Юлиана, вечером, — сказал он, целуя дочь. — Это, может быть, будет очень поздно, но я прошу тебя не ложиться спать и ждать меня. Непременно, Юлиана, — выразительно добавил он.

Хотя Юлиана и была несколько удивлена словами отца, но, смеясь, ответила:

— О, мы всю ночь будем ждать тебя, отец. Ведь правда, Адель?

— Барон может быть спокоен, — подтвердила Адель, делая барону низкий реверанс. — Я не дам Юлиане спать.

— Не засни сама, — отозвалась Юлиана.

Барон ещё раз поцеловал дочь, пожал руку Адели и поспешил к императрице.

— Боже, Боже, что вы со мною делаете! — в отчаянии восклицал Бирон, как безумный бегая по комнате. — Да будет проклята эта страна! Я не могу, я не могу, Густав! — твердил он, останавливаясь перед Левенвольде и складывая на груди руки.

Его красивое лицо было теперь почти безобразно, искажённое отчаянием и ужасом. Светлые глаза с нерасширяющимися зрачками совсем выкатились из орбит и имели дикое, бессмысленное выражение.

— Если бы тебя сейчас увидела императрица, — холодно произнёс Густав, — твоя карьера была бы кончена раз и навсегда.

— Пусть бы лучше она никогда не видела меня! — воскликнул Бирон, хватаясь за голову.

— Оно, конечно, было бы лучше, — пренебрежительно ответил Густав. — Ты бы занялся своим любимым делом: объезжал бы лошадей курляндских баронов, и тебя хлестали бы, как лошадь. Ты, кажется, рождён для этого.

Последние слова Густава, словно удар кнута, подействовали на Бирона.

— Делай, что хочешь, — сказал он, бледнея от обиды и ужаса.

— Так‑то лучше, — спокойно произнёс Густав. — Значит, идёшь?..

— Хоть к чёрту на рога! — закричал в исступлении Бирон. — Вы вовлекли меня в адскую западню! Вы играете мною! Мне нет спасения! Ни туда ни сюда! Будьте вы прокляты!..

— Ты совсем сошёл с ума, Эрнст, — холодно сказал Густав. — В тебе нет даже простого достоинства мужчины. — Он с нескрываемым презрением смотрел на Бирона. Одушевляясь, продолжал: — За тобой тёмное, жалкое прошлое, твоё настоящее ничтожно, а в будущем неизмеримое могущество, царственные почести, богатство, всеобщее преклонение, и ради такой ставки ты боишься рискнуть только своей красивой головой, жалкий человек! Да я не одной, а двадцатью жизнями рискнул бы, если бы имел их в запасе!

— Ну, хорошо, я сказал уже, что согласен, — упавшим голосом ответил Бирон, махнув безнадёжно рукой.

— Ну, и отлично, — отозвался Густав.

Он хлопнул в ладоши. В комнату вошёл Якуб.

— Одеться господину Бирону, — коротко приказал Густав.

Якуб, отпущенный Рейнгольдом, как ловкий и смелый человек, в распоряжение брата, уже знал, в чём дело.

Через несколько минут он явился, неся в руке одежду. Это был полный костюм придворного лакея. Бирон весь дрожал, пока его одевал Якуб.

— Позови барона, — сказал Густав, когда Бирон был готов.

— Мы готовы, барон, — слегка насмешливо обратился он к вошедшему брату.

Барон окинул взглядом жалкую фигуру, стоявшую перед ним в лакейской ливрее, и пренебрежительная гримаса появилась на его старом,