Беззаконие коммунистического режима было сотворено Лениным, исключительно им. Общечеловеческого понятия морали для Ленина не существовало. С самого начала своей политической карьеры он с такой легкостью бросался словами «уничтожение», «нещадное», «истребить», как будто они были из детской считалочки, просто невинная игра. Его декреты обретали силу закона; тот, кто им сопротивлялся, объявлялся вне закона: человека лишали всех прав, в том числе права дышать. И все же порой он мог, беспристрастно взглянув на плоды своих усилий, понять бессмысленность изданных им же декретов. Новая экономическая политика по сути дела означала признание ошибочности избранного им пути. Сталин, не будучи, в отличие от Ленина, человеком большого ума, был неспособен объективно и трезво оценивать свои поступки и никогда не признавал своих ошибок. Насаждая собственный культ, он убивал, убивал и убивал, словно так называемый «научный марксизм» только для того и возник и был развит, чтобы утолить неуемную жажду Сталина к власти. Ленин тоже был крайне охоч до власти, но у него хватало нормального благоразумия и простой человеческой скромности, чтобы не потворствовать раздуванию его культа; подобные попытки вызывали у него отвращение.

«Ленин совершенно лишен честолюбия, — писал Луначарский. — Я думаю, он никогда не задумывается о том, как он выгладит в зеркале истории, и не интересуется тем, что скажут о нем потомки, — он просто делает свое дело». Луначарский писал это, когда Ленин был еще жив и его труды не были целиком изданы. Однако даже из ранних его работ, относящихся к начальному этапу ленинской деятельности, более чем очевидно вытекает, что уже тогда он рассматривал себя как историческую личность. Он твердо верил, — просто знал, что является вестником новой эры. Без всякой ложной скромности он видел в себе поборника новой веры, «Мессию», посетившего этот мир, чтобы положить конец угнетению, несправедливости и нищете.

Мы, пришедшие в этот мир уже после него, вольны по-своему оценивать роль Ленина в истории. Созданное им государство оказалось гораздо более несправедливым и во сто крат более деспотичным, чем низвергнутый им царизм. Ленин провозгласил, что в своем государстве он все построит заново. Увы, ничего нового он не создал, кроме новых названий. Все деспотические царства одинаковы, отличаются они лишь степенью деспотичности самого правителя. ЧК — это та же царская охранка, по-другому названная, но несравнимо более бесчеловечная, жестокая и кровожадная настолько, что уничтожала несогласных классами, сословиями, всех, всех, до последнего человечка, и, надо сказать, сильно в этом преуспела. При Сталине ЧК (НКВД) еще больше обагрилась кровью, чем когда бы то ни было; более того, она превратилась в реальную власть в стране. И бывшие вожди, соратники Ленина, один за другим последовали на эшафот, повторив скорбный путь жертв созданного ими режима.

В любой стране, где к власти приходит тайная полиция, происходит следующее: по самой природе вещей эта страна теряет свою человеческую сущность, утрачивает свое место среди цивилизованных стран, выпадая из общего исторического процесса, и понятно — ведь нескончаемая череда преступлений, творящихся в ней, не есть история. Государство, которое создал Ленин, веря в то, что оно новое, было на самом деле старо, как мир. Тирании были всегда, сколько живет на земле человек. И испокон веков их девизом было: «Обезьяна и череп».

Ленин был одним из тех людей, кто считал, что причину человеческих несчастий следует искать не в законах природы, а в несовершенстве общественных институтов; человек должен научиться, как их изменить, улучшить. И Ленин действительно изменил их. Трагедия, однако, заключалась в том, что изменились они только внешне. Автократия осталась автократией, а свобода слова, которая еще со времен Клисфена считается основополагающей характеристикой любого цивилизованного общества, была категорически запрещена. Самодержец нового типа диктовал философам, что им следует осмысливать, поэтам — что воспевать, художникам — что изображать, рабочим — когда, сколько и как работать. И все они подчинялись ему, потому что у него была власть, которой нельзя было ослушаться. И что самое парадоксальное — тиран при этом должен был пребывать в уверенности, что он является истинным благодетелем рода человеческого.

В своей работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» Карл Маркс в емком отрывке повествует, как революции, победно совершившись, оказываются в плену тяготеющего над человечеством, казалось бы, отжившего прошлого. Он пишет: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых. И как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты, что переделывают себя и окружающее и создают нечто еще небывалое, как раз в такие эпохи революционных кризисов они боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории. Так, Лютер переодевался апостолом Павлом, революция 1789–1814 гг. драпировалась поочередно то в костюм Римской республики, то в костюм Римской империи, а революция 1848 г. не нашла ничего лучшего, как пародировать то 1789 год, то революционные традиции 1793–1795 годов».

Так и Ленин, который, выстраивая грандиозные планы преобразования России, обновления всех сторон жизни ее граждан, и представить себе не мог, что бдениями своими вызывает забытых духов прошлого. Повторяя Писарева, он сказал: «Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм!» И правда, он разрушил все, что мог, и построил новый «храм». Только это был старый «храм», но с подновленным фасадом. В наше время подобные «храмы» уже считаются анахронизмом. Человечество осуществит свою мечту, но воплотят ее в жизнь отнюдь не примитивные теории недоучек-доктринеров и фанатичных схоластов. Она осуществится с помощью свободы слова и умения терпеливо и мирно отстаивать истину. Мы не желаем больше любоваться на мартышку с черепом. Мы усвоили, что всякие доктрины — яд для нашего сознания, а любые диктатуры — вызов человеческому достоинству. И еще мы поняли, что когда страну правители ее превращают в концентрационный лагерь, то и сами они неминуемо оказываются за той же колючей проволокой.

Еще какое-то время призрак Ленина побродит, побродит по Земле, призрак этого неисправимого доктринера-догматика, который по сию пору не дает покоя праху миллионов его почивших современников. Но придет час, и он канет в Лету, приложившись к теням давно истлевших во тьме завоевателей и деспотов глубокой древности, так же, как и он, грешный, провозглашавших себя единственными истинными поборниками правды на этом свете, ниспосланными свыше спасителями человечества. Как и они, он превратится в анахронизм. Ленин был человеком, не ведавшим страха. Его дух метался, то воспаряя ввысь, то погружаясь в бездну мрака. Он мог быть человечным — и бесчеловечным. Вот такой он был, рожденный наполовину чувашем, отпрыском этого древнего племени, и наполовину немцем, с его характером сухого буквоеда-профессора, посвятившего всю свою жизнь одной науке — науке разрушения. По странной прихоти истории он не только завоевал Россию, но и навис угрозой над всем миром. Отныне имя его пребудет в ряду таких имен, как Навуходоносор, Чингисхан, Тамерлан, и своим чередом отойдет в область преданий.