— Ну?

— А Юргин вошел... в эти ворота. Я все гляжу — когда же он выйдет. А увидел — сноп искр над крышей. Черти, думаю, соломой, что ли, печь топят... А тут и пламя хлестануло. Побежали, толкнулись в дверь — закрыто. Да и поздно уж, балки затрещали...

— Еще не лучше... — выслушав его, промолвил Захар.

Подбежала жена Илюшки Юргина, запричитала:

— Моего-то не видели? А, слышите, что ль? Ведь он сказал мне: «К Устину пойду посижу...»

— Раньше времени не поднимай паники, — сказал Захар, — Может, сидит у кого да водку пьет. Найдется.

Но Юргин так и не нашелся.

... Пурга бушевала четыре дня. Когда она затихла, колхозники под присмотром двух криминалистов из области расчистили пожарище. Криминалисты нашли под пеплом обгорелые человеческие кости.

Но сколько человек погибло во время пожара, не мог сказать определенно ни тот, ни другой.

Наступала весна.

Утрами еще хорошо подмораживало, но уже часам к десяти со всех крыш начинала сыпаться веселая, искристая капель, а в размякший снег то и дело ухали едва ли не полупудовые ледяные сосульки.

К обеду снег распускался на всех улицах, холодная кашица далеко брызгала из-под колес автомашин, хлюпала под ногами.

А над лесом с утра и до вечера стояла легкая, пахучая синеватая дымка. Чем она пахла, сразу нельзя было и разобрать. И влажным снегом, и оттаявшей хвоей, и потеплевшим высоким небом.

Особенно пахуча эта дымка была по утрам...

На полустанке с проходящего поезда сошли четверо — Фрол Курганов, Клавдия Никулина, Егор Кузьмин и Варвара Морозова. Они молча постояли на платформе, молча проводили уходящий поезд и так же молча зашагали в сторону Зеленого Дола.

За всю дорогу никто из них также не проронил ни слова. Лишь когда поравнялись с Марьиным утесом, Фрол поглядел на великан осокорь, могуче развесивший во все стороны свои отмякшие уже ветви, и промолвил:

— Пахнет-то как!

Они возвращались из Озерков, где только что закончился суд над Демидом Меньшиковым, Ефимом Свищевым, Семеном Прокудиным, Евдокимом и Исидором Уваровыми. По их делу в качестве свидетелей были привлечены Фрол Курганов, Наталья Лукина, Зина Никулина и ее отец Антип, Андрон Овчинников, Митрофан Селиванов с женой, озерские сектантки Гликерия и Евдокия, почти вся семья Уваровых, кроме Анны (едва вывели из подземелья дрожащего Леньку, Анна метнулась к нему навстречу с кровати, обхватила сына руками; когда ее снова положили на кровать, она была уже без сознания, а через неделю, так и не придя в себя, умерла).

Для свидетельских показаний вызывали также Захара Большакова, Петра Смирнова, Варвару Морозову, Марфу Кузьмину и ее сына Егора. Впрочем, Егор сразу же добровольно пересел со свидетельской скамьи на скамью подсудимых, признавшись во всех своих делах.

Варька заголосила во весь голос, кинулась к Егору, прижалась к нему.

— Нет, нет... не может быть! — выкрикивала она, мотая головой. — А как же я тогда буду? А с кем же я...

— Ничего, что есть, то есть, — погладил ее по плечу Егор. — Отсижу да вернусь честным. Ты меня жди, Варюшка...

Вслед за ним поднялся Фрол Курганов и заявил, что его место тоже рядом с Егором, что он считает себя виновным в убийстве Марьи Вороновой.

Зал так и ахнул.

Клавдия со Степанидой в свидетели не попали. Но они тоже находились в районном клубе, где происходило заседание областного выездного суда.

Выслушав заявление Фрола, Клавдия ничего не сказала, только сильно-сильно побледнела. А Степанида в перерыве протиснулась к ней, облила торжествующе-злорадным взглядом:

— Попользовалась чужим мужиком? Натешилась счастьем? Так тебе и надо, потаскуха... И ему, убивцу...

Клавдия молча отвернулась.

Степанида больше в Озерки не ездила. Клавдия же в колхоз не возвращалась до окончания суда, жила у Зины.

Суд длился целых две недели. И все это время Зеленый Дол кипел, как в котле. В деревне с темна до темна только и было разговоров:

— Вот это Устин с Пистимеей... Морозовы так Морозовы. И как же мы только жили с ними!

— А ведь Демидку-то Меньшикова я помню еще. Чего он там, в суде, мелет?

— Да что... при нем документы нашли на другое имя. Для того, говорит, сделал, чтоб пенсию получать. А дружок его и брякнул: никакой ты не пенсионер, а этот... верховный иеговист...

— Вон как! Ну а он?

— А почем я знаю... Сегодня к ночи свежие новости будут.

— Захара-то как они, сволочи! Фрол-то, ничего себе... женил Захара...

— Как он, Курганов, Демида словил, не рассказывали на суде?

— Вызывал зачем-то его Меньшиков...

— Н-но?

— Вот тебе и «н-но»! У них одна лавочка. Ну а там... не поладили чего-то. Слово за слово — да за бороды. На шум подбежал Прокудин, ударил Фролку ножом. Только этому медведю что нож! Рыкнул лишь и, обернувшись, пнул Прокудина. Тот и присел, зажав руки меж ног. Тогда Демид пистолет к Фролову затылку подставил. Ну да Фрол... Сумел, в общем, и пистолет вывернуть...

— Ну, сушить теперь сухариков Клашке-то, молодухе. Ежели еще и про Марью Воронову все правда...

— Туманное дело, давно было. Фрол говорит, что не убивал ее, убивали Филька с Демидом. А Фрол по пьянке впутался...

— Это Фрол так говорит, а Демид — иначе. Главный, говорит, убивец — ты. Ты на утес ее заволок, ты голову камнем разбил, а потом и глаза ей... ножом. Да еще и приговаривал: «Не будешь, потаскуха, на Аниську Шатрова глядеть...»

— Господи, это подумать только! Да ежели правда, пусть его, убивца...

— Разберутся. И Егору, должно, приварят как за вредительство.

— Ну, сейчас и закона даже такого нет, чтобы за вредительство. А все же, конечно...

— А наш Овчинников, говорят, только головой крутит да все твердит свое: «Сомневаюсь». В чем это он сомневается?

— Да ни в чем. У дурака всегда присловье дурацкое есть. Не знаешь, что ли.

— А Смирнов ничего не рассказывал там такого?

— И-и, милая! Вчера к вечеру такое размоталось! Демид-то разговорился, прижатый. Будто Устин в какой то Усть-Каменке... какую-то Полинку, невесту этого Смирнова...

— Знаю уж про невесту. Я про самого редактора спрашиваю.

— А Марфа, слух идет, из ума выжила. На все вопросы отвечает одно и то же: «А я почем знаю, что Пистимее нужно было? То Зинку Евдокии с Гликерией подкинь, то с Митрофановыми сведи...»