Энкарал был мертв. Лапы, когти и руки узников жадно впились в него со всех сторон.

— Нет! — закричал Маппо.

Скрипач сразу же подумал об Икарии и повернул голову в его сторону. Однако заботой трелля был сейчас не его друг, а, как ни странно, громадный медведь, которому Клык впился в бок.

Странствующий с ревом рванулся вбок и привалился спиной к стене. Немногие из протянутых лап могли удержать могучего зверя, но одна как будто дожидалась его. Зеленой змеей она обвилась вокруг толстой шеи. Сила этой лапы превосходила силу странствующего.

Клык вцепился медведю в лапу и, резко мотнув головой, оторвал ее от тела.

— Месремб! — неистово закричал трелль, вырываясь из рук Икария. — Он же союзник!

— Какой союзник? Это странствующий! — взвизгнул Искарал Паст и завертелся на месте.

У Маппо опустились плечи.

— Друг, — прошептал он. Скрипач все понял.

«Одного друга, трелль, ты сегодня уже потерял».

Тремолор спешил забрать обоих переместите лей душ. К ним потянулись змеящиеся корни. Оба существа теперь глядели друг на Друга, пригвожденные к противоположным стенам — местам их вечного заточения. Невзирая на оторванную лапу, медведь продолжал сопротивляться, однако даже его поразительная сила была ничто в сравнении с силой Азата и зеленой лапы. Ее хватка становилась все жестче. Месремб задыхался; красные ободки вокруг темно-карих глаз посинели. Он выпучил глаза.

Клык как ни в чем не бывало пожирал оторванную лапу вместе с костями и мехом.

— Маппо, взгляни на эту зеленую лапу, — обратился к другу Икарий. — Ты понимаешь? Заточение Месремба не будет вечным. Клобук возьмет его душу и дарует ему смерть, как даровал энкаралу.

Корни, обволакивающие обоих странствующих, почти соприкасались.

— У лабиринта появляется новая стена, — сказал Крокус.

— Тогда надо поторапливаться, — ответил Скрипач, только сейчас поднявшийся на ноги. — Всем отойти подальше!

Они снова шли молча. У Скрипача дрожали руки, сжимавшие арбалет. Совсем недавно он видел выплеск такой необузданной силы, что оружие, верно служившее ему долгие годы, казалось жалкой игрушкой. У него оцепенел разум.

«Нам не выжить. Не поможет и сотня гончих Тени. Переместители душ слетелись сюда тысячами. Они здесь, рядом с Тремолором, но в Дом Азата проникнут только самые сильные… Самые сильные. Осмелимся ли и мы войти внутрь, дабы найти путь к Мертвому дому в Малазе? Мы — второстепенные игроки… но среди нас есть тот, кого даже Азат страшится».

Отовсюду неслись звуки отчаянной битвы. В других проходах лабиринта бушевал кошмар, и Скрипач знал, что им никак его не миновать. Звуки становились все громче, все ближе.

«Мы подходим к Дому Азата. К месту всеобщего слияния».

Скрипач остановился, обернувшись к спутникам. Его поняли без слов. Лица и глаза подсказывали: всем и так ясно, в какую заваруху они попали.

Впереди раздался громкий стук когтей. Откуда-то выскочил Шан. Его бока вздымались от быстрого бега. Шкура Гончей была сплошь покрыта ранами.

Вслед за Шаном донесся крик Икария:

— Тебя предупреждали, Гриллен! Предупреждали!

Маппо обхватил друга. Внезапная вспышка гнева, поразившая Икария, вызвала в результате почти полную тишину. Все как будто затаили дыхание. Полуджагат стоял неподвижно, но у трелля от неимоверного напряжения тряслись руки. Маппо застонал, и в его стоне было столько боли, отчаяния и страха, что у поникшего Скрипача потекли слезы.

Из-за спины Икария появилась Слепая. Сапер увидел ее окровавленный хвост и вздрогнул.

К Шану подбежали Клык и Барэн, создав живое заграждение. Скрипач попятился назад. У него подкашивались ноги, будто он залпом осушил здоровенный кувшин вина. Сапер глядел на Икария. Преддверие ужаса кончилось. Они подошли к черте, за которой начинался настоящий ужас.

Гончие чуть отступили, и Скрипач торопливо пробежал мимо них. Впереди маячила новая стена. Она стремительно разрасталась.

Девочке было от силы лет двенадцать. Кольчугу ей заменяли расплющенные монетки, пришитые к кожаной рубашке. Она держала копье, довольно тяжелое для ее детских рук. Вряд ли она смогла бы сражаться этим взрослым копьем, однако лицо юной воительницы было исполнено решимости.

Возле пыльных босых ног стояла корзинка с несколькими венками, сплетенными из цветов.

— А ты здорово умеешь плести венки, — похвалила девочку Фелисина.

Юная дозорная взглянула вначале на Леома, затем на тоблакая.

— Опусти оружие, — велел ей пустынный воин. Копье уткнулось дрожащим острием в песок.

— Преклони колени перед возрожденной Шаик, — суровым тоном потребовал тоблакай.

Девочка мгновенно простерлась на песке. Фелисина нагнулась и погладила ее по голове.

— Вставай. Как тебя зовут?

Девочка боязливо встала и покачала головой.

— Наверное, одна из сирот, — сказал Леом. — Может, еще не проходила ритуал наречения. У нее нет имени, но она готова отдать за тебя жизнь, возрожденная Шаик.

— Если она готова отдать за меня жизнь, она тем более заслуживает имени. Не должно быть безымянных сирот.

— Как пожелаешь. Но кто-то должен за них поручиться. Таков ритуал.

— Я сама поручусь за них, Леом.

Границы оазиса отмечала невысокая полуразрушенная стена из кирпича-сырца. За нею росли редкие пальмы. Под ними сновали крабы. Невдалеке замерло небольшое стадо белых коз, устремив на пришельцев светло-серые глаза.

Фелисина взяла один из сплетенных девочкой венков и вместо браслета надела себе на правую руку.

Они продолжали путь к центру оазиса. Воздух становился прохладнее. Деревья отбрасывали тень (тенистые аллеи Анты остались в другой жизни). Судя по развалинам, когда-то здесь был большой город с садами и просторными дворами, прудами и фонтанами. Прежнее великолепие едва угадывалось по выступавшим из песка обломкам.

Лагерь окружали загоны для скота и лошадей. Лошади выглядели здоровыми и сытыми.

— Велик ли оазис? — спросил Геборий.

— Разве духи не рассказали тебе об этом? — удивилась Фелисина.

— Я не стал тревожить духов. Древний город разрушило не время, а завоеватели. Они уничтожили последний из островных городов первой империи. Теперь о нем напоминают лишь тонкие черепки небесно-голубого цвета. Грубые красно-коричневые — это память о завоевателях. От утонченного и изысканного к грубому и неуклюжему — таков общий узор истории. Он повторялся во все эпохи. Я устал от этого. Очень устал, до глубины души.

— Оазис очень велик, — ответил старику Леом. — Здесь сохранились участки плодородной земли. На них мы выращиваем зерно и корм для скота. Остались небольшие кедровые рощи, а древние пни превратились в камень. Мы не испытываем недостатка в пресной воде. Есть пруды и даже озера. При желании мы вообще могли бы не покидать этих благодатных мест.