Прошло ещё несколько суток…

Темнело, когда группа связи, по установившемуся порядку, молча тронулась в путь.

Васин, надо полагать, понимал, что натворил своим костром, да и тем, что с ним перестали считаться. Он замкнулся, а если перебрасывался словом, то с Гороховским. Вместе они пришли, вместе теперь находились рядом.

Цепочка растянулась. Шли, как и прежде, ночью, молча, кто собранно, а кто на ходу – хотел того или нет – обдумывал, как сложатся события и когда наконец они доберутся до Ипути.

Где-то на исходе дневного привала подошли к командиру группы Изотов и Белинов.

– А знаешь, Антоныч, – заговорил Изотов, – у нас с Колькой был небольшой разговор с Васиным, вот-вот сейчас! Он прямо сказал, что после пережитого в плену, где заживо сжигают людей тысячами за сутки, становишься уже не человеком. Люди там горят, как факелы! Но и к этому, по его словам, привыкаешь. Страшнее, когда на примете становится кто-то из пленных – если только не скелет, а мало-мальски полноватый и вот-вот должен отдать душу, – так его караулят, устанавливается очередь выжидающих, когда он помрёт. Едва это происходит, точно шакалы на него набрасываются и вырезают с боков куски, которых на каменоломнях – у них там небольшой прикрытый костёрик – жарят на куске жести. Жрут части тела человека, который меньше часа назад ещё был жив! После этого никто уже не остаётся человеком!

В оправдание Васина Изотов добавил:

– С его слов я понял, что на гибель людей глядит, как на обычное и законное явление. Будто человек ушёл в кино! То, что он никогда не вернётся, не имеет значения. Привык!

– И это он прямо так говорил вам? – спросил Котельников.

– Ну да! – подтвердил Коля. – Петька всё точно доложил!

– Что могу сказать? – замялся Котельников. – Ужас, помноженный на бесчеловечность! Если не хуже. А с чего он разоткровенничался?

– Он узнал, что у нас погиб пулемётчик, – поспешил Коля внести ясность. – И тут стал о делах в плену рассказывать. По-моему, пережитое сказалось. Хотя сам он, по-моему, ни хны! Не так ли, Петька?

– Что там у него за душой, после всего услышанного мне трудно определить, – ответил Изотов. – Посочувствовать, наверное, можно. Есть отчего. Если чисто по-человечески. Но, видать, сидит в нём какая-то заноза. Может, я не прав? Утверждать не могу. Но так мне думается, Антоныч.

– Ладно, – заключил Котельников. – Но, братцы, прошу вас держать ушки на макушке и глядеть в оба! Это вам вражеский тыл, всякое может стрястись. Костёр подтвердил! Неожиданности здесь могут застигнуть в любом месте.

Думая над сообщением своих ребят, командир группы предположил, что, возможно, от пережитого в плену и характер у Васина стал неуравновешенным. Мог на самом деле лишиться человеческих чувств, жалости, доброты. Если уже не переживает гибель своих подчинённых, о чём тут толковать. Не исключено, что у него все чувства атрофировались. Это видно по его рассказу о жизни в плену.

Белинов, со свойственной ему быстрой реакцией, отозвался о Васине коротко:

– Не случайно он снюхался с Гороховским. Этот тоже с гнильцой фрукт! Хрен не слаще редьки!

Изотов по своему обычаю набросился на Николая:

– Ты, «морда», наводишь тень на плетень! При чём тут Гороховский? Парень он с чудинкой. Несчастный, если хочешь знать. Другое дело Васин! Мы слышали от него такое, что волосы дыбом становятся. А что касается преследуемых им целей, это, как говорится, вопрос сложный! Глядеть надо в корень, а не куда-нибудь.

Люди потеряли счёт дням и ночам. К утру окончательно выбились из сил, засыпали на ходу. Вдруг откуда-то издалека донеслись едва различимые отзвуки канонады. Стали гадать: одни уверяли, что это фронт, другие – что немцы обстреливают белорусские леса.

– А может, фронт вообще обошёл нас стороной? Вот бы здорово оказаться сейчас в тылу Красной Армии! – размечтался Белинов, как бывало прежде. – Разве такое не может случиться?

– Конечно, может! – сонным голосом ответил Изотов. – Только когда рак свиснет, да рыба запоёт.

Никто не отреагировал. Котельников был этому рад, иначе пошёл бы ненужный разговор.

Кое-кто едва слышно вздохнул, заворочался, перевернулся на другой бок.

Котельников отвернулся и почти тут же задремал. Проснулся от того, что кто-то его тормошил. Приоткрыв глаза, увидел заплаканное лицо медсестры:

– Высокий… Радист ваш… Тихоня… Замёрз.

– Как замёрз? Тихонов! – приподнявшись, и, не отдавая себе отчёта в услышанном, он переспросил: – Что значит замёрз?

– Не знаю, – прошептала сквозь слёзы Лора. – Была обеспокоена его состоянием в последние дни, решила глянуть. Вроде бы спал. Потрогала, а он совсем холодный.

Котельников тотчас же поднялся и подошёл к Тихонову. Попытался его растормошить, но он был холодный, как лёд.

Молча уходила цепочка сгорбленных, не бог весть как соображавших вооружённых людей в промерзшей одежде, с опустошённой душой и тревогой о будущем. Остался бугорок из кое-как накиданного ногами снега. Группа потеряла боевого товарища, безропотного, бесценного специалиста. К тому же одарённого, умного парня с тонкими манерами, выделявшегося скромностью и интеллигентностью.

– Не стало Васи Тихонова. Но память о нём останется у каждого, кто все трудные дни был с ним рядом, – сказал на первом привале командир группы. – Во всяком случае, лично я никогда его не забуду. И в первой радиограмме в Москву сообщу командованию о постигшем нас горе.

Котельников чувствовал себя бездушным, бездарным, опустошённым потому, что не смог сохранить Васю. Конечно, сказывалась усталость, не говоря уже о голоде и холоде. Все чувства притупились. Единственное, кое-как мог осмыслить гибель отважного боевого товарища.

Уходили, торопясь, снова валились и опять с трудом поднимались. И без конца останавливались.

Под утро того страшного дня свалились на привал не мёртвыми, но и не совсем живыми.

Когда наконец после длительного привала все зашевелились, первым нарушил молчание самый молодой и не самый удачливый:

– Вот так и подохнем поодиночке.

Котельников подвинулся и заговорил с ним:

– Почему-то считал тебя молчуном! А ты ершистый, нетерпимый и к тому же озлобленный. Доведётся встретить твоего отца, расскажу ему. Ведь мы с разведчиками увели вас тогда из Самотевичей. Тех, кто отказался идти с нами, эсэсовцы расстреляли. Это ты, конечно, знаешь. Мы тебя приняли, как своего. Что касается трудностей, их испытывают все, не только ты.

Игорь Гороховский вместе со своим отцом, выглядевшим намного старше своих лет, минувшим летом, наряду с такими, как они, были спасены партизанами от расстрела эсэсовцами в своеобразном гетто, устроенном в белорусской деревне Самотевичи Могилёвской области. Более ста человек целыми семьями были выведены в лес и размещены на окраине партизанской базы бригады особого назначения войск НКВД СССР, а затем транспортными самолётами доставлены на Большую землю. В этой операции приняли активное участие начальник Четвёртого управления генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов и командир авиачасти Герой Советского Союза полковник Валерия Степановна Гризодубова. Освобождённые жители Самотевичей, спасённые партизанами, были эвакуированы транспортными самолётами «Дуглас» и «Ли-2» из полка Гризодубовой, взлетавшими глубокой ночью с обычного колхозного поля со сверхдозволенным числом людей на борту.