Его приезд возымел действие. Справедливо опасаясь, что Альфонса прислали ему на замену, Белмонт поспешно отправил большие партии серебра в Лондон. Его поставки оказались одним из самых важных стабилизирующих факторов для финансового положения Европы в 1848 г. Без серебра, присланного Белмонтом, Лайонелу трудно было бы помочь своим родственникам на континенте. Но Белмонт всегда напоминал Ротшильдам, что он оказывает услуги, а не выполняет приказы. Как сообщал Альфонс, после ледяного приема в Нью-Йорке Белмонт вел себя «странно»: «Его положение одновременно полузависимое и полунезависимое, одновременно положение агента и корреспондента». Давно обсуждаемый замысел заменить его кем-то из членов семьи снова потерпел неудачу, разбившись об упрямство Белмонта и нежелание молодых Ротшильдов переезжать на постоянное жительство в США. Тем временем Белмонт проводил Альфонса в Новый Орлеан и продолжал вести дела как раньше, возобновив выплаты мексиканских компенсаций.

Вторым фактором, который способствовал выживанию Ротшильдов, стало ослабление денежно-кредитной политики европейских центробанков, что, несомненно, помогло покончить с крахом цен на ценные бумаги. Прецедент создал Английский банк, приостановив в октябре 1847 г. собственный закон о золотовалютном резерве; однако оказалось совсем не легко убедить партнеров в континентальной Европе последовать их примеру. Во Франкфурте никакого центрального банка не было, и понадобилось довольно много времени для того, чтобы убедить сенат создать некоторые источники кредитования в экстренных случаях. Положение в Париже немного улучшилось после того, как ослабел страх, что республика воспользуется Банком Франции как дойной коровой для принудительных займов. В дополнение к приостановке обмена банкнот на золото правительство учредило по всей стране местные отделения и сберегательные кассы, призванные поставлять банкам новые источники ликвидности, хотя вновь созданные учреждения оказались однодневками. Чем дольше продолжалась революция, тем больше Банк Франции укреплял свою власть, уничтожая провинциальные эмиссионные банки. В Вене Национальный банк наложил запрет на экспорт серебра и золота, а в мае приостановил конвертацию валюты. В каждом случае, конечно, существовала угроза переизбытка бумажных денег, и не один Ансельм боялся скатывания Центральной Европы в инфляцию (история с ассигнатами еще не забылась). И снова решающую роль сыграла возможность Ротшильдов получать серебро из Америки и Англии, так как они сумели пополнить запасы континентальных центральных банков. Уже в апреле Банк Франции направил в Нью-Корт заказы на крупные партии серебра. Перепектива подобной сделки давала Ансельму важный рычаг влияния в переговорах об огромном количестве векселей его отца, по которым подошел срок платежа; ему удалось пролонгировать выплаты на два года. Однако для того, чтобы договориться, ему пришлось прибегнуть к откровенной угрозе: «Либо пролонгация векселей, либо крах банков Эскелеса и Вертхаймера, после чего не только обанкротятся многие другие банки здесь и в провинциях, но и будет серьезно скомпрометирован портфель самого Национального банка».

Настал критический миг в деле спасения Венского дома. В то же время для Парижского дома куда большую значимость приобретали операции с государственными финансами. Государственные займы, сделанные в 1847 г., Ротшильды причисляли к своим самым обременительным обязательствам. Единственным способом уменьшить бремя были невыгодные сделки. Таким образом, ведя переговоры с Национальным банком, Ансельм параллельно договаривался о реструктурировании обязательств отца перед австрийским казначейством. И во Франкфурте Майер Карл старался договориться с Касселем и Германским союзом. Даже в Неаполе пришлось добиваться соглашения с правительством о выплате процентов по неаполитанским рентным бумагам. Однако в самом уязвимом положении Ротшильды находились в Париже, где у Джеймса осталось примерно на 170 млн франков трехпроцентных рентных бумаг, которые теперь котировались в среднем вдвое дешевле той суммы, которую он согласился заплатить за них правительству. Вместо того чтобы смириться с большим убытком и продать бумаги (иногда утверждалось, что он так и поступил), Джеймс старался избавиться от обязательств 1847 г.; и то, как он это сделал, может служить классическим примером переговоров с позиции слабости.

Ему пришлось очень нелегко. 24 февраля Джеймс нанес визит в министерство финансов, возможно, для того, чтобы выяснить, будет ли новый режим платить проценты по греческим облигациям, гарантированным предыдущим правительством (в обычных условиях Джеймс заплатил бы проценты сам). Речь шла о некоей услуге за услугу: на следующий день объявили, что Джеймс сделает крупный взнос в размере 50 тысяч франков в фонд пострадавших в уличных боях и что он намеревается «предложить свое сотрудничество хорошей и честной революции». Через день, 26 февраля, он отправился в префектуру полиции. Коссидьер обвинил его в том, что он якобы контрабандой вывозил деньги из Парижа, готовясь и сам бежать за границу. Джеймс все категорически отрицал, балансируя между жалобами на то, что он почти банкрот, и намеками, что в его распоряжении миллионы: «Люди думают, что я набит деньгами, а у меня только бумага. Мое состояние и моя наличность превращены в ценные бумаги, которые сейчас ничего не стоят. Я совсем не желаю объявлять себя банкротом, и если я должен умереть, так тому и быть; но бегство я считал бы трусостью. Я даже написал родственникам и попросил их прислать мне средства, чтобы я мог выполнить свои обязательства; и если хотите… завтра же я познакомлю вас с моим племянником».

Деньги снова перешли из рук в руки: Коссидьер попросил, чтобы Джеймс открыл кредит ситценабивной фабрике, на которой трудились 150 рабочих. Просьба была исполнена на следующий день; Джеймс привел с собой Лайонела. Коссидьеру, кстати, вручили 2 тысячи франков «для раздачи по [его] усмотрению». Для Джеймса это был пустяк, но ставки поднялись в начале апреля, когда правительство неожиданно потребовало 500 тысяч франков, остаток от ипотечного кредита, выданного до революции Луи-Филиппу. В то же время ему напомнили о крупной сумме, которую его железнодорожная компания была должна государству.

Джеймс ответил на эти требования сочетанием угроз и лести, как записала Шарлотта в своем дневнике: «Падение Дома Ротшильдов станет ужасной катастрофой для Франции. Это означало бы одним ударом убить курицу, которая несет золотые яйца, и навсегда отказаться от возможности [того, что она окажет] какие-либо общественные или частные услуги. Правительство не может продавать с аукциона золотые дома семьи: поместье Ферьер продать невозможно; отель „Флорентен“ стоит пустой, и в нынешних обстоятельствах его невозможно сдать. Однако, если они пощадят жизнь нашего дяди — под чем я имею в виду лишь его финансовую жизнь, — тогда он может оказать услуги не только государству, но и отдельным членам правительства… Говорят, в Англии не принято благодарить за оказанные услуги. Мы, конечно, ничего подобного не ожидаем, но, по-моему, можно рассчитывать хотя бы на признание за те услуги, которые еще предстоит оказать. Наш дядя только что очень помог Ламартину, Коссидьеру и Кремьё».

В то же время, если бы потребовали немедленного возмещения денег, которыми владела Северная железная дорога, «тридцать или сорок тысяч рабочих остались бы без работы, которую гарантировало им государство, и расходы… казначейства на безработных выросли бы существенно».