19 февраля. «Второй прием с кино у Буллита. Опять дипломаты. Буллит был в пиджаке, а не в визитке, как в первый раз.

Мы пришли в особняк пешком.

Картина очень хорошая. Комедия об американцах, о том, как англ[ийский] слуга остался в Америке, очарованный американцами и их жизнью. Амер[иканцы] очень милы.

Вечером обед у Кунихольм. Очень приятный вечер. Дерброй показывал кино, он сам снимал (путешествие свое в Америку).

Из русских еще были художник Кончаловский с женой.

Была дочка фр[анцузского] посла, m-lle Альфон, очень хорошенькая и необыкн[овенно] привлекательная».

Все очень похоже на светскую жизнь преуспевающего драматурга.

21 февраля в мхатовской газете «Горьковец» напечатаны неодобрительные отзывы о «Мольере» Афиногенова, Bс. Иванова, Ю. Олеши, некоторых актеров, и в дневнике Елены Сергеевны появляется неожиданная для этих триумфальных дней запись: «Участь Миши мне ясна, он будет одинок и затравлен до конца своих дней». (Через несколько дней она запишет, однако: «Миша говорил, что Славин (писатель Л. И. Славин. – М. Ч.) подошел к нему и выразил восхищение „Мольером“. Это редкий случай. Из драматургов никто и никогда не хвалил Мишиных произведений».)

29 февраля появляется резкая статья о МХАТе 2-м «О мнимых заслугах и чрезмерных претензиях», 1 марта – редакционная статья «О художниках – пачкунах».

2 марта Елена Сергеевна записывает: «Сенсация, которая занимает всю Москву, это гибель театра Ивана Берсенева. Правительственное постановление о ликвидации его театра (МХАТа 2-го. – М. Ч.) написано в очень суровом тоне… Очевидно, Берсенев сделал какую-то крупную ошибку… В „Правде“ одна статья за другой, в которых вверх тормашками летят один за другим». Она перечисляет с плохо скрытым упоением, кому «попало», а про одного из потерпевших замечает: «Этому поделом в особенности». Слепота ли, полная ли закрытость их оценок и возможных опасений за судьбу пьесы от постороннего глаза? Или – стремление заклясть судьбу?

4 марта – вновь спектакль «Мольер», они приезжают к концу. «Театр полон, в правой ложе видела в полутьме Литовского, который что-то записывал. Занавес давали много раз. Миша выходил кланяться. Сегодня объявлен конкурс на учебник по истории СССР. Миша сказал, что будет писать. Я поражаюсь ему. По-моему, это невыполнимо».

6 марта Елена Сергеевна отмечает, что сегодня должно было быть свидание Булгакова с директором МХАТа, «но почему-то было отменено».

9 марта в «Правде» появляется статья «Внешний блеск и фальшивое содержание» – о «Мольере» в МХАТе. «Как только прочитали ее, Миша сказал – „Мольеру“ и „Ивану Васильевичу“ конец. Днем пошли в театр. „Мольера“ сняли. Вечером звонок Ф. (Ф. Н. Михальского. – М. Ч.) – «Надо Мише оправдываться письмом». В чем оправдываться? Я сказала, что Миша не будет такого письма писать». Она говорила, конечно, со слов Булгакова; по-видимому, это решение он принял сразу и бесповоротно. «Вечером Ольга, Калужский – и поздно Горчаков. То же самое – письмо! И то же по телефону Марков (П. А. Марков, зав. лит. частью МХАТа. – М. Ч.). Напор дружный. Что за люди!»

Ф. Н. Михальский через много лет написал в своих воспоминаниях, что решение снять пьесу было принято директором МХАТа в тот же день. «Такая торопливость, – пишет в опубликованных в 1982 году воспоминаниях В. Я. Виленкин, – многим (многим ли? – М. Ч.) показалась непонятной. Булгаков никогда не мог простить MХАТу, что он не встал на его защиту».

10 марта – в «Литературной газете» статья Б. Алперса «Реакционные домыслы М. Булгакова». «Миша поехал в театр к Маркову сказать, что ни в каком случае не будет писать покаянного письма. „Ивана Васильевича“ явно снимут. Теперь выяснилось, что по городу ходили уже с первых чисел марта слухи о том, что „Мольера“ снимают. Настало для нас очень тяжелое время».

11 марта. Режиссер «Ивана Васильевича» зовет на репетицию. «Зачем себя мучить? Театр Сатиры мечется, боится ставить, спектакль у них явно был готов. Отказались ехать».

13 марта – Жуховицкий, «приезжает выспрашивать, и чувствую, что он причиняет вред. Его роль не оставляет сомнений». 14-го: «…мы были званы сегодня к американскому послу. Долго колебались – идти или нет. Наконец, решили не идти. Боимся сочувствий, расспросов и тому подобное. А вечером в Большом театре на „Наталке-Полтавке“… Перед началом второго действия в правительственной ложе появились Сталин, Орджоникидзе и Молотов. Я все время думала о Сталине и мечтала о том, чтобы он подумал о Мише и чтобы судьба наша переменилась. По окончании исполнители на сцене. Овация правительственной ложе – Сталину, в к-рой принял участие весь театр. Я видела, как Сталин аплодировал, как он приветственно махал рукой актерам».

16 марта с Булгаковым полтора часа беседует П. М. Керженцев, «критиковал „Мольера“ и „Пушкина“. Миша понял, что „Пушкина“ снимут»; показал Керженцеву фотокопию давнего отзыва Горького о «Мольере». «Но Миша не спорил, ни о чем не просил и ни на что не жаловался».

«Никогда и ни о чем не просите, – напишет он вскоре в романе, – особенно у тех, кто сильнее вас…»

На вопрос о будущих планах он «счел нужным сказать о пьесе о Сталине и о работе над учебником». Беседа, собственно, закончилась ничем.

16 марта появляется статья актера МХАТа М. М. Яншина «Поучительная неудача». Хотя она была гораздо мягче по тону, чем другие покаянные статьи («Мне кажется неверным обвинение в этой неудаче одного только драматурга», – писал Яншин), на Булгакова она произвела удручающее впечатление. Он питал слабость к Лариосику «Дней Турбиных». Через много лет Яншин рассказал на вечере памяти Булгакова, как в тот день он позвонил ему, стал объяснять, что редактор правил текст, а ему не показал, что он, Яншин, написал иначе… Булгаков выслушал его и молча положил трубку. Больше они не встречались и не разговаривали. Когда Яншин дошел до этих слов, голос его задрожал, он заплакал и ушел с трибуны.

17 марта. В «Советском искусстве» «чудовищная по тону заметка о „Пушкине“. Миша звонил к Вересаеву, предлагал послать письмо в редакцию о том, что пьеса подписана одним Булгаковым, чтобы избавить Вересаева от нападок, но В. В. сказал, что это не нужно».

В дневнике Елены Сергеевны в две пустые строки, оставленные между записями 28 марта и 5 апреля, вписана – явно позже – строка, датированная 3 апреля: «Колю Л. арестовали» – речь шла о Николае Николаевиче Лямине.

«Полгода он пробыл в тюрьме, – рассказывает его жена Наталья Абрамовна Ушакова. – Можно было носить передачи, дали свидание перед отъездом. Было решение о высылке на три года, но сменилась власть (в НКВД в сентябре 1936 года Ягоду сменил Ежов. – М. Ч.), перечеркнули бумагу – и дали лагерь, Чипью в Коми ССР. Можно было ездить на свидания, но только на месте становилось известно, можно получить свидание или