наиболее актуального политического события». Основным докладчиком мог выступать Г. И. Сафаров, но чаще политические новости анализировал М. М. Харитонов. «Лично я был больше всего связан с Харитоновым». На одно из октябрьских собраний в Москве пришел сам Зиновьев со свитой из уже исключенных членов ЦК комсомола. «Тов. Зиновьев давал фамилии внутрипартийному положению и намечал контуры тактики к съезду», Колмаков внимал ему и воплощал эти инструкции в жизнь. Так, он ездил в Саратов по заданию «центра оппозиции» в «первый период борьбы» – в 1926 году. В Симбирск ездил несколько позже, «кажется, в сентябре 1927 года», с задачей «информировать местные нелегальные группы о внутрипартийном положении». И в бытность Колмакова в Томске база оставалась в Москве. Там он контактировал с двумя предприятиями: машиностроительным заводом «Красная Пресня» и заводом «Водоканал». Не забывал и об Институте журналистики, где регулярно проводил «личные встречи». Иногда предоставлял свою квартиру для нелегальных собраний высокого уровня. В частности, накануне отъезда в Томск у него дома прошло собрание комсомольского оппозиционного актива. «Доклад делал Смилга». Николая Григорьевича замечали – как оппозиционеры, так и сторонники ЦК. «Я часто получал предложения от центра взять несколько кружков (нелегальных) в Красно-Пресненском районе, этого, однако, сделать, при всем моем тогда большом желании, не удалось, глав[ным] обр[азом] потому, что я все время стоял перед фактом откомандирования в провинцию. Выступал в Москве на ячейковых собраниях довольно часто, так же как и в Институте Профессуры. Иногда моя квартира служила местом печатания материалов и хранения»[1092].

Став студентом горного факультета СТИ, Колмаков обнаружил то, что мы уже знаем: «наиболее активная» часть оппозиции группировалась вокруг Кутузова и Тарасова. Дело было не в необходимости выдавать какие-либо директивы, «а главным образом в чтении соответствующих материалов (речей, документов и т. п.)». Колмаков имел инструкции ходить на совещания томских оппозиционеров, слушать и выступать. «Таких организованных собраний я помню: 1) при моем приезде у Тарасова – на этом собрании была заслушана моя информация о „внутрипартийном положении“, в частности о ленинградской демонстрации во время сессии ЦИК СССР, и [произведена] приблизительная наметка характера выступлений на активе. Присутствовали: Тарасов, Колмаков, Эльцин, Иванова-Акулова и Голяков. 2) на квартире у одного студента (фамилию не знаю), где ставился вопрос о поведении на ячейке СТИ в связи с докладом Козлова „О тезисах в деревне“. Сущность рассуждения сводилась к тому, что по докладу нужно выступать и предлагать резолюцию. Вызывалось это тем обстоятельством, что среди студентов были разговоры не выступать. Такого мнения был и, в частности, Кутузов»[1093]. На студенческом собрании были «Колмаков, Тарасов, Иванова, Кутузов, Голяков и еще два-три студента (фамилии не знаю). 3) у Тарасова присутствовали: Колмаков, Кутузов, Иванова, Виноградова (обществоведки) и еще два студента (один Осокин как будто бы, второго фамилию не знаю). Слушали информацию Тарасова об аресте в Томске беспартийных». Тут речь шла о позднем событии, происходившем уже «как будто бы во время съезда»[1094].

Колмаков был частью большого мероприятия: весной 1927 года московские троцкисты направили в провинцию более 50 эмиссаров для координации вербовочной активности. Это было не так просто: в 1920‑е годы граждане СССР не имели права без цели перемещаться по территории страны. Основаниями для такого перемещения могли быть: служебная командировка, отпуск, бытовые нужды (похороны, болезнь родственника и т. п.). Каждый прибывающий в населенный пункт гражданин был обязан зарегистрироваться в местном административном отделе Совета и указать цель своего приезда. Эмиссары оппозиции использовали служебные командировки и очередные отпуска по месту работы. Но, как только в ЦК ВКП(б) поступила такая информация, во все партийные и государственные органы было направлено указание усилить контроль за выдачей командировочных удостоверений и предоставлением отпусков. Члены бюро местных партийных комитетов были уведомлены в устной форме, что полученное указание ЦК касается исключительно троцкистов[1095].

Оппозиционно настроенным студентам удавалось использовать летние каникулы и разные другие поводы, чтобы правдами и неправдами вырываться в провинцию. Железнодорожные билеты было легко доставать до тех пор, пока в руководстве НКПС находился оппозиционер Л. П. Серебряков. На них ставили штемпель «без предъявления удостоверения личности»[1096]. Саратовская группа зиновьевцев собирала в складчину деньги на проезд, чтобы отправить своего человека в Москву для получения агитационного материала[1097]. «Перед самой поездкой на Пленум ЦК мне пришлось разговаривать с одним оппозиционером, – рассказывал в августе 1927 года И. А. Зеленский. – Он поразил меня чрезвычайной осведомленностью деталей в наших партийных делах, в вопросе о китайской революции, о наших разногласиях. Многого я, член ЦК, в этих деталях, событиях, разногласиях, о многих фактах не знал. Я подумал, вот парень умный, как много знает, читает, интересуется. Но через два дня я получил материалы из ЦК, и оказалось, что наши оппозиционеры повторяют слово в слово то, что было в этих материалах. Откуда это берется? Святым духом? Сами люди до этого доходят?» Предлагалось три возможных ответа: «интуиция», «ноги есть у документов» или «не сами доходят, организация есть»[1098]. Несмотря на заявление члена ЦК и первого секретаря Московского комитета партии Николая Александровича Угланова о том, что из его вотчины «ни одна ласточка не улетит в провинцию», письма и бандероли с оппозиционной литературой уходили тысячами. Каждый студент по месту своего рождения, работы и прежней учебы имел родственников, друзей и знакомых. Иван Павлов таких писем послал более сорока, и, как позже ему удалось установить, большинство их дошло по назначению, «а заявление Угланова оказалось пустым бахвальством»[1099].

У томичей была налажена хорошая связь с Ленинградом. Горбатых ездил туда летом 1927 года и вернулся не с пустыми руками. Тарасов разъезжал и распределял полученную через Ширяева оппозиционную литературу[1100]. Михаил Степанович Панфилов из Ленинградского индустриального института встретил Тарасова, когда тот приехал в Новосибирск, но «запамятовал» эту яркую личность[1101]. Томск, в свою очередь, функционировал как пересыльный пункт. Владимир Лаврентьевич Лавришев приезжал туда из Кузнецка, чтобы заполучить литературу. С той же целью прибыл в Томск из Ужура и Филиппенко[1102]. На частые передвижения курьеров оппозиции указывает доклад ответственного секретаря Барнаульской окружной контрольной комиссии Шамурина 16 ноября 1927 года: «В течение текущего года Попов дважды выезжал в Новосибирск, по его выражению, по личным делам, без ведома того учреждения, где он работает. Останавливался на квартире Чарного, который, в свою очередь, был также два раза в Барнауле, последний его приезд 30‑го октября. Заходил на бывшую квартиру Попова, откуда хозяйкой дома был направлен к Попову. <…> Кроме Чарного, из Камня приезжал два раза Дочуль, из Новосибирска