— Не бей меня, не бей… — молит свёкор. — Мы же работаем, почтенная прародительница, чего же ты ещё хочешь!

— А вот и тебе, ублюдок! — вытянула она хлыстом Шоуси. — Я-то знаю: как проделку учинить какую, ты завсегда первый.

— Матушка, милая, не бейте! — втягивает тот голову в плечи. — Убьёте ведь, кто будет за вами ухаживать в старости, кто похоронит!

— А я, думаешь, на тебя надеюсь? — с грустью хмыкает она. — Останутся, боюсь, мои косточки не похороненными, на дрова пойдут.

Отец с сыном кое-как запрягают мула и принимаются за работу.

Поигрывая хлыстом, Шангуань Люй подошла к изгороди и заговорила с обидой в голосе:

— Ну-ка, драгоценная невестушка, поднимайся — и домой. Чего разлеглась? Ославить меня хочешь? Чтобы люди говорили, мол, не свекровь, а злыдня? Невестку за человека не считаю? Вставай, говорят тебе! Или паланкин с носильщиками прислать? Ну и времена, невестки себя выше свекровей превозносят! Роди вот сына, узнаешь, каково это — свекровью быть!

Держась за изгородь, матушка встала. Свекровь сняла свою соломенную шляпу и нахлобучила ей на голову:

— Давай домой. Огурцов в огороде набери, на ужин мужикам подашь с яичницей. Достанет сил, принеси пару вёдер воды, хризантемы полить. — И бормоча что-то себе под нос, пошла к своим работничкам.

Вечером прокатились раскаты грома. А всё зерно — труды целого года — на току. И превозмогая боль, еле волоча непослушное тело, матушка вместе с остальными поспешила на ток. Под ледяным дождём вымокла, как курица. Когда всё убрали и вернулись домой, она забралась на кан, чувствуя, что уже вошла во врата правителя ада Ло-вана и его служители-демоны, потрясая железными цепями, уже замкнули их у неё на шее…

Матушка нагнулась, чтобы собрать с полу осколки чашки, и тут же услышала, как засопела свекровь — словно буйвол на водопое. И тут же на голову матушке обрушился страшный удар. А свекровь, отшвырнув испачканный кровью каменный пестик, которым обычно толкли чеснок, заорала:

— Бей давай, ломай, круши, всё одно жизнь наперекосяк!

Матушка с трудом поднялась. По шее струилась кровь: свекровь проломила ей голову.

— Я же не нарочно… — всхлипнула матушка.

— Ты смеешь мне перечить?!

— Да не перечу я.

Свекровь покосилась на сына:

— Вот уже мне с ней и не совладать! Шоуси, тряпка этакая, давай, водрузи жёнушку свою на стол, будем на неё молиться!

Тот смекнул, что имеет в виду мать, схватил стоявшую у стены палку и вытянул жену по пояснице, снова свалив её наземь. И тут уж удары посыпались один за другим, а матушка лишь каталась по земле. Урождённая Люй смотрела на сына с одобрением.

— Хватит уже, Шоуси, — увещевал Фулу. — Забьёшь насмерть — с законом дело иметь придётся.

— Жизнь женщины ничего не стоит, — изрекла Шангуань Люй. — И без битья никак нельзя. Поколоченная жена хорошо слушается, размятая лапша славно кушается.

— А сама меня постоянно колотишь, — надулся Фулу.

Уставший Шоуси отбросил палку и встал под грушу отдышаться.

У поясницы и ниже у матушки всё слиплось. Свекровь принюхалась:

— Вот ведь, мать её, грязнуля! — выругалась она. — Получила пару колотушек, и сразу обделалась!

Опершись на локти, матушка с трудом подняла голову — до этого дня никто такой злобы в её голосе не слышал:

— Давай, Шангуань Шоуси, забей меня до смерти… А не забьёшь, сукин ты сын…

И тут она потеряла сознание.

Очнулась матушка за полночь. Первое, что она увидела, — усыпанное звёздами небо. Сияющий Млечный Путь прочерчивала длиннохвостая комета тысяча девятьсот двадцать четвёртого года, предвещая время потрясений. Возле матери приткнулись три хрупких создания — Лайди, Чжаоди и Линди. А Сянди заходилась в изголовье кана хриплым плачем. В глазах и ушах малышки копошились личинки навозных мух — они вылупились из отложенных днём яиц.

Матушка возненавидела семейку Шангуань такой лютой ненавистью, что три дня подряд отдавалась собачьему мяснику Жирному Гао, который жил бобылём в Шакоуцзы. Глаза навыкате, оттопыренные толстые губы, он круглый год ходил в одной и той же ватной куртке. Куртка так пропиталась собачьим жиром, что походила на броню. Самые злющие собаки, завидев его, поджимали хвосты и отбегали, чтобы облаять уже с безопасного расстояния.

Матушка пошла на северный берег Цзяолунхэ собирать лекарственные травы и заодно заглянула к нему. Когда она открыла дверь, Гао как раз жарил мясо.

— Если за собачатиной, то ещё не готово! — хмуро покосился он на неё.

— На этот раз я к тебе с мясом, — выпалила матушка. — Помнишь, в том году на театральном представлении[278]лапал меня в темноте? — Жирный Гао покраснел. — Так вот, сегодня я сама к тебе пришла!

Забеременев, Шангуань Лу сбегала к алтарю матушки-чадоподательницы, что стоял в домишке семьи Тань, воскурила благовония, отбила поклоны, дала обет и принесла всю свою скудную наличность, оставшуюся ещё с тех времён, когда она выходила замуж. Но на следующий год опять родилась девочка, Паньди.

От кого родилась шестая дочка, Няньди, — от Жирного Гао или от смазливого монаха из храма Тяньци, — сама матушка сумела определить по вытянутому лицу, длинному носу и кустистым бровям дочки лишь гораздо позже, когда той было уже лет семь-восемь.

Той весной свекровь одолела странная хворь: всё тело от шеи покрылось серебристо-серыми чешуйками, которые невыносимо зудели. Чтобы она не зачесала себя до смерти, отцу с сыном приходилось ремнём связывать ей за спиной руки. Диковинная немочь так скрутила эту железную женщину, что она выла дни и ночи напролёт. Угол стены во дворе и шершавая кора груши были в крови там, где она чесалась, пытаясь унять зуд: «Ох умру, как чешется, ох умру… — причитала она. — Ох прогневала Небеса, ох прогневала, ох спасите, ох помогите…»

От отца с сыном толку было как от козла молока. Вот уж действительно, хоть катком дави — дерьма не выдавишь, хоть молотом лупи — кровь не выступит. Так что искать врача пришлось, конечно, матушке. Она изъездила на муле весь Гаоми, пригласила к свекрови несколько докторов — и традиционной медицины, и европейской. Одни уезжали, выписав рецепт, другие просто поворачивались и уходили. Обращалась матушка и к колдуньям, и к знахарям, но все их эликсиры и чудодейственные отвары не помогали — Люй с каждым днём становилось всё хуже. Однажды она позвала матушку:

— Вот что, живущая с Шоуси. Верно говорят: «Родителям с детьми нельзя без доброты, а свекровям с невестками никак без ненависти». Помру — тебе с домом управляться. Отец с сыном — два осла, они так и не повзрослели.