своих политических пристрастиях боялся рассказать. Должностная зависимость от ректора осложняла отношения. «Как-то в Доме Ученых я предложил Кашкину прочесть курс специальных лекций в его институте. Он заявил, что по этому вопросу никаких решений он принять сейчас не может, так как ожидается постановление ЦК о высшей школе, и что после только этого постановления он может возобновить со мной разговор относительно чтения мной лекций. Просил меня зайти к нему или позвонить. Ни того, ни другого я не сделал. Декады через 2 там же, в биллиарде, я спросил у Кашкина, выйдет ли что-либо из моего предложения. Он ответил мне отрицательно». Все эти детали были предъявлены участникам общего собрания коммунистов высших учебных заведений Томска 17 августа 1936 года.

Аспирант Томского индустриального института Виктор Александрович Пышкин заявил: «Там, где нет бдительности, там, где критика не в почете, там легко может орудовать классовый враг. Парторганизация ТИИ имеет наибольшее число примазавшихся к ней троцкистов. ТИИ наделил ведущие предприятия Кузбасса и др. людьми, выпущенными из стен ТИИ». Во время проверки партдокументов 1935 года исключили 50 человек, в том числе Николаева. Во время еще не завершенного обмена партдокументов – 20 человек. «Это показывает степень засоренности».

В прошлом в вузах Томска налицо было большое влияние троцкистов и зиновьевцев. Кутузов и его сторонники оказались разоблачены и изгнаны из вузовской среды, но корни этих взглядов так и не были до конца выкорчеваны. Враг, считали в городе, маскируется, работает тонко, по мере новых успехов партии применяет все новые формы борьбы. Враг хитер, и бдительность по отношению к нему должна была утроиться, а то и удесятериться. Никакого самоуспокоения! Даешь революционную зоркость! Показная бдительность Кашкина, Горсунова и других была уроком всем. Этический максимализм 1930‑х предполагал, что никакие ограничения критической активности признаваться не будут. Бдительность требовала разоблачений, а демократия – выпадов против власть имущих. Коммунист должен был постоянно сам себя превосходить в своем революционном энтузиазме. Нелишним было напомнить, что некий доцент, профессор или даже ректор, несмотря на его начальственный статус, в то же время является коммунистом и как таковой подлежит контролю партийных органов.

Обвинения конкретизировались: «В рядах ТТИ имелся разоблаченный двурушник троцкист Кашкин. Он до последнего времени скрывал свою принадлежность к нусиновской группировке». Аспирант института Пышкин винил свою былую наивность: «Я не знал, что Кашкин состоял в нусиновской оппозиции, поэтому я и дал ему хорошую характеристику перед лицом собрания, когда Кашкин прибыл директором института. Не зря горком ВКП(б) так интересовался выступлением Кашкина на февральском пленуме, там Кашкин замазывал факты троцкизма». Пышкин быстро переключал свое внимание с одного вуза на другой. В ТГУ, говорил он, отсутствует достаточная критика и самокритика, что помешало вскрыть двурушничество Александра Львовича Щепотьева. Как и Кашкин, в 1932 году решением партии Щепотьев был отправлен в Сибирь, где занял должность ректора Томского университета. Под его руководством, опять-таки не без влияния Кашкина, большинство исследований вуза было направлено на решение задач реконструкции народного хозяйства Западно-Сибирского края[1199]. С недавних пор Щепотьев работал в Воронежском университете, но трудности с запуском химической лаборатории станут источником слухов «о преднамеренном вредительстве» и коллективного письма группы коммунистов из Томска с намеками на причастность Щепотьева к вредительской деятельности на предыдущей работе[1200]. Если Щепотьев был врагом, то что говорить о Загорском? «Даже сегодня в горком заходило человека три из университета, спрашивая, „можно ли резко ставить вопрос о Загорском“».

В Томске неустанно повторяли, что новая конституция предусматривает не понижение революционной бдительности, а ее повышение. Сталин неоднократно предупреждал, что по мере роста успехов СССР враг прибегает к новым методам борьбы. Используя притупление бдительности, контрреволюционеры проникали на руководящие посты томских вузов. Субботина из ТГУ повторяла вслед за передовицами газет: «Постановка вопроса о бдительности является своевременной и, я даже сказала бы, запоздалой. В силу нашей недостаточной бдительности враг, находящийся в нашей стране, замаскированным путем действует против нашей партии, против ее руководства. Обмен и проверка парт[ийных] документов много выявила чужаков, примазавшихся к партии. Тем не менее, за последнее время опять начали поднимать голову элементы троцкистской группировки». «За весь период до последнего времени ТИИ возглавляли троцкисты» – Кашкин, Безденежных, Шахтеров. Леонид Григорьевич Машкин, бывший секретарь горкома ВЛКСМ, «тормозил исключение из партии Шахтерова». В райкоме считали, что за время пребывания в вузах Томска Машкин встал на путь «защиты и смыкания» с троцкистами. «В период проверки и обмена партдокументов, где немало было разоблачено контрреволюционно-троцкистских элементов, Машкин ни разу не поставил вопроса о разоблачении этих врагов и не принял никакого участия в их разоблачении. Будучи поставленным на ответственную руководящую работу в качестве секретаря городского комитета комсомола, Машкин работу провалил. Среди работников горкома ВЛКСМ давал установку, что комсомол – самостоятельная политическая организация и что она должна работать вполне самостоятельно и только обращаться к парторганизации тогда, когда не в силах справиться»[1201].

«Машкин имеет много выговоров», и на это всем было наплевать, нагнетали знавшие его по ТТИ. «Причиной нашей недостаточной бдительности» является политическая «неграмотность». Еще пример: «В нашей парторганизации подвизался троцкист Безденежных», Николай Меркурьевич. И кто же поддерживал Безденежных? Кашкин, конечно, «всеми мерами <…> Наш партком ошибся в том, что сразу не поставил вопрос о Кашкине». Серебренников из ТИИ напоминал: «На Кашкина мы имели достаточно материалов, но все же парторганизация им не занялась. По-моему, Кашкин своим партстажем влиял и на партийный комитет, и только вмешательство крайкома помогло вскрыть двурушническую деятельность. То гнездо, которое вскрыто у нас, по-моему, вскрыто не до конца, и кашкины, безденежные у нас еще, наверное, есть». Отметим весьма важную проговорку – «влиял партстажем»: если ранее длительный партстаж был аргументом исключительно в пользу обвиняемого, то здесь это – повод насторожиться: старый член партии мог быть закоренелым врагом, тогда как более молодой просто не успел закоренеть в оппозиционности.

Будучи нацелен на сущность вещей, а не на их феноменальную данность, официальный дискурс не удерживал отдельные «индивидуальные» события, не фиксировал «подлинные» лица. Он функционировал посредством иных структур: вместо событий – категории явлений, вместо лиц – архетипы. Конкретное лицо, будь то Кашкин, Безденежных или кто-либо еще, уподоблялось своему мифическому прообразу. Событие ассимилировалось с категорией мифических действий, в первую очередь – с контрреволюцией.

На собрании выступил 32-летний Роберт Яковлевич Спрингис. Латыш, выпускник Московского комвуза национальных меньшинств Запада, он был включен в состав группы ЦК ВЛКСМ и направлен в Сталинск, где имел возможность наблюдать за разоблачением Тарасова и других бывших оппозиционеров. После упразднения пропагандистских групп его перевели в Томск и назначили секретарем горкома комсомола.

Спрингис