Сказав это, Купцов-старший замолчал, поскольку рядом с лавочкой, на которой они сидели, остановилась молодая влюбленная парочка, которая, совершенно не стесняясь окружающих, слилась в долгом и страстном поцелуе. Затем как ни в чем не бывало парочка продолжила свой путь, а Купцов-старший философски изрек:

– В то время как мы с тобой, Дин, спорим о мировой политике, эти простые берлинцы просто наслаждаются жизнью.

– Однако это наслаждение находится в прямой зависимости от тех проблем, которые мы с вами сегодня обсуждаем, – ответил Дин. – Поэтому я считаю, что мы обязаны сделать все, чтобы второго Вьетнама не случилось. И я прошу вас, Петр Сергеевич, все-таки довести ту информацию, о которой я вам рассказал, до компетентных людей. Я могу на это надеяться?

– Безусловно, – практически без паузы ответил Купцов-старший. – Я тоже придерживаюсь мнения, что даже если нельзя изменить ход истории, все равно надо стараться до конца оставаться верным своему долгу. В противном случае наши внуки нас проклянут.

Между тем после гастролей в ГДР Дин практически сразу отправился в новое турне – на этот раз в Чехословакию. Правда, эта поездка была короткой – она заняла чуть больше недели (21–30 октября). Но именно там Дин встретился с Генрихом Вайсом, который специально прилетел в Прагу для встречи с ним, чтобы узнать о результатах встречи Дина с Петром Купцовым. Прогуливаясь по Карлову мосту и проходя мимо задумчивых скульптур, застывших над прозрачными водами Влтавы, Дин в подробностях описал свою встречу с советским дипломатом. Вайс слушал внимательно, ни разу не прервав плавного течения рассказа. А когда Дин замолчал, глубокомысленно изрек:

– Чему быть – того не миновать.

– Ты считаешь, что русские все-таки решатся на вторжение? – спросил Дин.

– Странно слышать этот вопрос после того, что ты мне поведал, – удивился Вайс. – К тому же мне стало известно, что опальный лидер НДПА Бабрак Кармаль, который находится здесь, в Праге, в качестве посла, в последнее время зачастил в Москву. Судя по всему, именно его русские готовят на место Амина.

– А вдруг русские одной этой заменой и ограничатся? – высказал предположение Дин.

– Я бы согласился с этим доводом, если бы у Кармаля была опора в НДПА, – возразил Вайс. – Но ее, увы, нет. Значит, Кармаль будет сидеть на троне при поддержке советских штыков. Вполне распространенный в мировой политике способ удержания власти.

И все-таки даже этот разговор не смог окончательно убедить Дина в том, что советское вторжение в Афганистан дело решенное. И он продолжал тайно надеяться, что этого убийственного шага советское руководство не предпримет. А найти подтверждение этим своим надеждам Дин предполагал в Москве, куда он собирался вылететь после гастролей в Чехословакии. Повод для этого у него был убедительный. 29 октября появилось постановление ЦК ВЛКСМ о присуждении Дину Риду премии Ленинского комсомола. Причина была указана сугубо творческая: «за песни, посвященные антиимпериалистической солидарности, миру и дружбе народов». На самом деле Дин был удостоен высокой награды (к слову, это был первый и единственный случай, когда премия Ленинского комсомола вручалась американцу) не только за свое творчество, но и за те услуги, которые он оказывал советскому правительству на поприще борьбы за мир.

Кстати, в первоначальных планах Москвы значилось награждение Дина Рида более весомой премией – Ленинской, однако на самом кремлевском верху это предложение не прошло по причине, которая уже упоминалась ранее: окружение Брежнева не хотело огорчать своего генсека, который по-прежнему ревностно относился к тому, чтобы на поприще борьбы за мир у него не было равных конкурентов.

Между тем 30 октября Дин давал заключительный концерт своего чехословацкого турне в одном из лучших и престижных концертных залов страны – пражской «Люцерне». Публика пришла сплошь номенклатурная, хотя в зале было много и простых пражан, которые с симпатией относились к Дину. Некоторые из них, вручая ему цветы, искренне поздравляли его с высокой советской наградой. Хотя так поступали не все пражане. Еще до концерта Дину в гостиницу позвонил некто неизвестный и на ломаном английском обозвал его «кремлевским прихвостнем и лизоблюдом». «У тебя язык не устал вылизывать задницу Брежневу?» – прошипел на том конце провода незнакомый голос.

Этот звонок не выбил Дина из колеи: за долгие годы своей политической карьеры он успел достаточно наслушаться подобных оскорблений и уже привык к ним. И то, что в Чехословакии, где антисоветские настроения были очень сильны, известие о его награждении премией Ленинского комсомола было встречено кем-то негативно, его нисколько не удивило. Позднее он так выскажется по этому поводу:

«Некоторые говорят, что я марионетка Кремля. Я не согласен с этим. На меня нападают со всех сторон, но у меня есть что ответить на все выпады в мой адрес. Я принадлежу только себе и прислушиваюсь к голосу своей совести. Я следую своим собственным убеждениям, а не партийной линии или каким-либо другим правилам, которые шли от отца, от церкви или от любого правительства».

Сразу после гастролей в Чехословакии Дин отправился в Москву. Пробыл он там всего три дня – 3–5 ноября. Это событие достаточно широко освещалось не только в советской прессе, но и в левых изданиях на Западе. Таким образом Москва хотела показать, что, награждая американца Дина Рида столь высокой наградой, она по-прежнему придерживается тех принципов, которые были выработаны в период разрядки – то есть не боится награждать американца. Правда, это был американец, которого в самих США считали предателем. Вот почему в Штатах об этом награждении ничего не сообщалось.

В Москве Дин пытался встретиться с Купцовыми, однако ни Петра Сергеевича, ни Юрия в столице не оказалось. Первый был в Болгарии, второй в Ленинграде на конференции идеологических работников. Поэтому Дин покинул Москву, так и не узнав новых сведений о событиях в Афганистане. Но по отдельным репликам деятелей, с которыми он встречался в ЦК ВЛКСМ и в международном отделе ЦК КПСС, Дин понял, что ничего хорошего ждать не приходится. Так оно и вышло.

Конец года Дин провел в ГДР. 15 декабря он принял участие в очередном митинге солидарности – на этот раз с народом Кампучии, который прошел в средней школе в восточноберлинском микрорайоне Митте. 27 декабря он дал концерт в городе Котбусе. Выходя на этот концерт, Дин уже знал, что накануне случилось то, чего он больше всего опасался: вторжение советских войск в Афганистан. Предыстория этого события выглядела следующим образом.

12 декабря в Москве состоялось очередное заседание Политбюро, на котором и было принято окончательное решение о вторжении. Правда, в письменном решении, записанном рукой Константина Черненко, слова «Афганистан» не было, но все, кто ставил подписи под этим документом, прекрасно знали, о чем идет речь. Под решением подписались: Брежнев, Андропов, Громыко, Устинов, Черненко, Пельше, Суслов, Кириленко, Гришин, Тихонов. На заседании присутствовал всего лишь один неголосующий кандидат в члены Политбюро – Борис Пономарев. Что касается отсутствующих членов Политбюро, то с ними ситуация выглядела следующим образом. Косыгина, который все еще никак не мог оправиться после инфаркта, беспокоить не стали. А вот трем другим членам копию документа отослали по месту их пребывания: Кунаеву в Алма-Ату, Щербицкому – в Киев, Романову – в Ленинград.