Ближайшие подробности этих последних встреч между царем и Юлем до нас не дошли, но, верно, и тут не обошлось без попоек.

Очевидец повествует о следующем любопытном случае, относящемся к тому же 1712 г. и рисующем Юля как храброго, преданного своему долгу моряка:

«Шведский военный флот, состоявший из 25 судов, вышел в море. Датский флот, в 16 судов, направился к Драгэру и стал там на якорь в расположении, выгодном для встречи неприятеля, находившегося на виду у датчан, но не решавшегося их атаковать. Однажды утром вице-адмирал Юль, командовавший „Морской царевной“, был вызван на адмиральский корабль для военного совета. И вот, в его отсутствие, во время богослужения, когда, по обыкновению, вся команда стояла наружи, снизу, как бы из круткамеры, к общему ужасу, стал подниматься густой дым. Люди разбежались в разные стороны; пастор прервал проповедь; всех охватил смертельный страх; никто не хотел ни приказывать, ни повиноваться: матросы взбежали на марс, на реи, на бугшприт или сели в ал и шлюпки, тали которых затем отрезали. Тут как раз вернулся вице-адмирал. Взойдя на палубу и увидев, что на судне пожар, он тотчас же бестрепетно спустился вниз, туда, откуда шел дым. Никто не решился за ним последовать. Перед тем как спуститься, вице-адмирал Юль, дабы не привести в замешательство весь флот — к тому же на виду у неприятеля, — отменил данное им было приказание поднять сигнал о помощи. Когда вскоре затем он вернулся, все уже было потушено. Из рассказа его мы узнали следующее. Один боцман, воспользовавшись временем богослужения, спустился в трюм воровать водку и зачерпнул ее из бочонка, но затем неосторожно просунул в отверстие бочонка свечу, чтобы посмотреть, не осталось ли еще водки; тогда водка вспыхнула и пламя стало выходить из отверстия. Желая потушить огонь, боцман сначала накрыл отверстие своею шапкой; потом, когда шапка сгорела, курткой; но не помогла и куртка, так как не отняла у пламени воздуха. В конце концов сам он сел на отверстие, но штаны его тоже загорелись. Тогда он прибег к последнему средству: опрокинул бочонок, и горящая водка, которой уже оставалось немного, вытекла в песок, в трюм, после чего сама собой погасла. Когда адмирал спустился к боцману, огонь уже потух. По словам адмирала, одна лишь тонкая доска отделяла пламя от круткамеры. Следовательно, как для короля, так и для нас, бедных людей, великим счастьем было то, что боцман оказался, если можно так выразиться, благоразумным и честным вором; ибо если бы он ушел из трюма, что ему сделать было нетрудно, то, ведая опасность, он спасся бы первым, а корабль и команда, несомненно, взлетели бы на воздух. Боцман был приговорен к смерти, но покойный адмирал Юль лично походатайствовал у его величества отмену смертной казни»[1].

Юль пал славной смертью в морском сражении со шведами, под Ясмундом, в 1715 г. В донесении об этой битве адмирал Рабен заявляет, что король потерял в нем одного из лучших флагманов своего флота. Неприятельское ядро, поразившее Юля, повешено над его могилой в Роскильдском соборе.

Женат он был на девице Эделе Биелке, прожил с нею, впрочем, недолго (с 1702 по 1706 г.): она скончалась через несколько месяцев после рождения у них дочери.

Завещанный нам Юлем дневник представляет собою не первоначальные каждодневные наброски — тех не сохранилось, — а записки, приведенные в известную систему уже по возвращении Юля из России. Чистовая копия, сделанная для короля известным в то время переписчиком Магнусом Дрейером, утрачена. Остался только черновой экземпляр. Хранится он в Копенгагенском государственном архиве. По наружному виду это довольно объемистая рукописная книга в лист, озаглавленная на корешке «lust luels Ambassade i Russland 1709–1711» и писанная от начала до конца почерком личного секретаря Юста Юля, Расмуса Эребо, с весьма немногочисленными вставками и поправками рукой самого автора.

Расмуса Эребо Юль нанял специально для предстоявшей поездки в Россию — «ибо искал человека, умеющего бегло говорить и писать по-латыни».

Рано лишившись родителей и предоставленный собственным средствам, Эребо выказал большую энергию в преследовании заветной мечты — стать образованным человеком. Испытывая голод и холод, он усердно учился сначала в Датской и Латинской школах, затем в университете. Пройдя курс богословия, он стал искать места священника и уже собирался ехать в качестве «корабельного пастора» в Ост-Индию, «чтобы иметь кусок хлеба или умереть», как вдруг получил должность у Юля и, «к своему удивлению», стал не духовным лицом, а светским человеком.

Если систематизированный дневник писан его почерком, то есть основания предполагать, что и утраченные первоначальные записи или по крайней мере значительная их часть были введены им по указаниям Юля либо писаны под его диктовку. Посвящая в 1726 г. свой труд, «Русское законодательство»[2], королю Фредерику IV, Эребо в своем введении упоминает о «наших (то есть Юля и его) веденных в России ежедневных записях и о дневнике, копию с коего его величество получил уже несколько лет тому назад, каковой (дневник) я, недостойный, равным образом составил и собрал по приказанию и под надзором покойного г. посланника Юля».

Мало того что Эребо писал дневник Юля, он, несомненно, участвовал и в самом его составлении. Указанием на это может служить подробное описание происшествий, свидетелем коих был он один, весьма обстоятельные отчеты о православном богослужении и обрядах нашей церкви — предметы, на которые как богослов он должен был обращать особенное внимание, — вставки русских слов и заметки о русском языке, которого сам Юль не знал, и т. п.

Впоследствии, вернувшись из поездки со своим господином, Эребо совершил еще два путешествия в Россию, уже самостоятельно, одно — в 1712 г. в Ригу, чтобы привезти из России обратно в Данию людей и вещи Юля, другое — в 1714 г. — в Петербург и Финляндию, для доставления важного письма от короля к царю. В 1714 г. ему представился было случай попасть к нам и в четвертый раз, уже в качестве штатного секретаря датской миссии в Петербурге. Но, будучи в то время только что назначен публичным нотариусом в Копенгагене, он отказался от места в России, ибо предпочитал «верный и спокойный хлеб неверному и неизвестному».

Путешествуя с Юлем, Расмус Эребо, помимо его дневника, вел еще и свой собственный. Теперь последний, к сожалению, утрачен. Зато до нас дошла любопытная автобиография Эребо. Выдержки из нее, касающиеся всех трех его путешествий в Россию, помещаются в конце настоящей книги, в числе приложений[3].