сейчас на фронте. От него подолгу не бывает вестей, потом он приезжает с горсткой худых, дрожащих ребятишек, просит их накормить. Они обычно не разговаривают, только на вопросы отвечают, если задашь. Но в глазах ни капли сомнения. И не скажешь с ходу, во что они верят, на чем они так твердо стоят и почему не смеют колебаться…

Лейтенант ссутулился и потер глаза.

— Вы что-то хотели рассказать о детях, — тихо промолвил он, прижав к плечу винтовку.

— Ребята помладше возят воду в колхоз. С ними — по одному старшекласснику на группу, чтобы не заблудились в лесу. Семиклассники сами запрягают лошадей, перевозят детали для противотанковых мин. Это вечером, когда уже темнеет. Днем собирают противогазы и запалы для ручных гранат. Многие уже просятся на фронт. Все разом повзрослели — им теперь не так-то просто что-то запретить. Есть мальчишки, которые до войны получили медали ГТО за хорошую подготовку, меткую стрельбу.

Она вдруг замерла.

— Но… пожалуйста, вы… сделайте что-то, мальчики… — Елена все-таки не сдержала слез. — Пусть только им не придется стрелять…

— Сделаем, — сказал сквозь зубы лейтенант.

Женщина встала, сжав кулаки, сделала круг. Вытерла слезы и, вернувшись, опять принялась за работу. Кожа на ее пальцах сморщилась и местами была розовая, местами — белая. На правой руке поблескивал длинный шрам от ожога. Работать ей приходилось подолгу и быстро. В таких условиях многие до нее теряли здоровье и буквально таяли на глазах.

— Вас, наверно, заждались, — тихо сказала Елена, надеясь, что он уйдет, пока она еще держится.

Офицер вдруг встал. Он вышел из цеха и, пройдя по коридору, выглянул в окно. Взвод выстроился и ждал его у крыльца столовой. Одни курили, другие перечитывали письма родных, третьи сидели молча, каждый в себе.

Лейтенант не торопился вернуться в цех. Постучав в окно, он позвал одного из солдат и прикурил у него папиросу. Спустя две минуты он увидел, что папироса уже истлела в его руке, а он так и не приложил ее к губам. Пальцы дрожали, в горле пересохло. Он бросил папиросу в пачку, смял ее и сунул в мусорный бак. Нужно было вернуться, но что-то внутри держало его, не давало двинуться с места. Солдаты закуривали уже третью, переминались с ноги на ногу и время от времени поглядывали на окно, за которым неподвижно стоял их командир.

Небо хмурилось уже дольше недели, но еще ни разу не полил дождь. Тучи словно застыли в ожидании. Это была долгая, долгая тишина. Офицер чувствовал на своих плечах невообразимую тяжесть.

Он вернулся к Елене Сергеевне. Она работала в два раза быстрее, будто чувствуя вину за потраченное время. Лейтенант встал у двери, все еще не решив, с чего начать.

— Ну что опять? — рассердилась женщина. — Не пойму, что расспросить хотите: то про картошку, то про детей… лучше солдат обучайте, чтоб живыми возвратились.

Она помолчала и добавила:

— Может, вам картошки надо в дорогу? Так сразу бы сказали. Ну что, что вы смотрите? Скажете наконец, зачем пришли?

Он опустил голову. Снайперская винтовка сорвалась с плеча и повисла на его обмякшей руке. На разбитом прикладе женщина увидела вырезанное имя.

Она улыбнулась, но едва дышала.

— Редкое имя, Яков.

Он молчал.

— Это же ваше имя?..

Не подняв глаз, он покачал головой.

— Вы снайпер?

Он тяжело вздохнул и снова молча ответил «нет».

Ее губы дрогнули. Она медленно и тяжело встала. Пальцы разжались, из рук все выпало.

Офицер снял фуражку, подошел и осторожно обнял ее, как родную мать. В ту же минуту в окно ударил дождь.

На обратной стороне винтовки, за его спиной, она увидела еще два имени: Леночка и Машенька.