По толпе прошёлся гул. Августин, понимая, что народ начинает сомневаться, поскольку слов уже недостаточно.

— Что ж, данная смута имеет за собой тяжкое последствие — если битва случиться, народ погибнет окончательно в этот же день. Вы потеряете всё доверие бога — так гласило пророчество. Но, я вижу, что дьявольская лукавая смута слишком сильно поглотила умы некоторых людей, потому вынужден согласиться.

На бой с юношей должен выйти доброволец. А я буду отчаянно молить бога о прощении народа, чтобы после смерти юноши не навлечь гнев на остальных. Никто не должен страдать из-за этого. Я буду стараться спасти как можно больше людей.

— Августин, позвольте мне выйти добровольцем. Я накажу этого мальчишку и не допущу, чтобы слово Господа прекратило существование! — вызвался один из монахов. Старец сделал вид, что принимает данное решение с тяжёлым сердцем, вздохнул и дал разрешение.

Всю оставшуюся ночь мальчик чистил латы и меч, слушая слова поддержки с одной стороны и слова упрёков с другой. Народ пребывал в сомнении, не зная, что делать дальше, однако одно он точно знал наверняка — так дальше продолжаться не может.

Никто в эту ночь не спал: кто-то занимал заранее удобное место на площади, кто-то хоронил последних умерших, кто-то заранее оплакивал судьбу мальчика и народа, веря в неизбежный конец, кто-то гневался и пытался сбежать, однако получал отпор от служащих Августина.

Больше всего страдал в эту ночь юноша. В это время он подвергался гневу от народа, который был подвержен страху. К сожалению, таких людей оставалось пока что большинство. Он слышал о том, что никто не просил его об этой услуге, что он навлекает беду, что лучше бы он умер вместе со своей сестрой.

Это был его главный бой — слушать испуганные речи народа, обрамлённые в гнев. В конце концов сам юноша стал сомневаться и сожалеть о том, что совершил подобную авантюру.

“А может старик прав? А вдруг я умру в бою? Неужели я навлеку смерть на всех нас? Чёртова гордыня! Нет! Это лишь запугивание! Я должен идти! Я больше так не могу!”

К рассвету юноша был измождён от своих мыслей и свою смерть он рассматривал с равнодушием, как избавление от мук при жизни.

Толпа следовала за юношей и бросала вслед слова гнева и тихой поддержки. Кто-то из обезумевших от страха глупцов пытался сам побить юноши, однако толпа удержала со словами, что так уже было предопределено.

Площадь, несмотря на страх выходить на улицу в дневное время, вышла, чтобы узнать исход событий и насладиться, возможно, последними лучами солнца.

Измождённый от недосыпа, недавней утраты сестры и неодобрения толпы, юноша стал в нескольких метрах от монаха, с которым ему предстоял бой. Соперник уже поджидал его, сменивший рясу на латы.

“Что ж, начнём!” — закричал монах и, достав меч из ножен, стал подходить к юноше. Неожиданно для монаха, он встретил, пусть и слабое, но сопротивление. Юноша не убежал в страхе, не молил о пощаде, а лишь уворачивался от ударов.

“Подождите! Остановитесь!” — раздался слабый крик мальчишки, который бежал к бьющемся.

“Это же паж, что прислуживал ранее нашему главе города, а теперь Августину! Расступитесь! Дайте ему пройти!” — возбуждённо вторил народ. Толпа расступилась, позволил мальчишке пройти.

Мальчишка, спешно забежавший между монахом и юношей, повернулся к последнему и, отдышавшись, громко проговорил: “Бой отменяется. Этот гад мучился той хворью уже долгое время, да скрывал, а сегодня, на рассвете, помер. Ты победил.”