Тут же оказался и билет: третий ряд в партере. Больше в конверте ничего не было.

Название «Утренняя звезда» не говорило ему ровным счетом ничего. «С неба звездочка упала — прямо к милому в штаны!», — не к месту вспомнилась дурацкая частушка. Кому же столь приспичило, чтобы он, Денис Зорин, всенепременно посетил спектакль-антрепризу, припал истосковавшейся душой к бессмертному творению классика? Откуда таинственным меценатам вообще известен сам факт существования господина Зорина?

Вопросов было много, но Зорин благоразумно решил не забивать ими голову. Членораздельных ответов все равно не было.

На работу многоуважаемый господин Зорин, как всегда, тащился в переполненном, трещавшем по швам троллейбусе. Впрессованный в угол салона, он сквозь замызганное стекло хмуро наблюдал, как, обгоняя их гроб на колесах, мимо пролетали веселые, удачливые «форды», «вольво» и всякие прочие «тойоты». Зорин тупо провожал безнадежным взглядом эти изящно-обтекаемые порождения какой-то инопланетной реальности, люто их ненавидя и еще больше презирая себя.

Где же, Денис, твои моря-океаны? Обмелели, ушли в землю, превратились в комариные болота. Где твои легкокрылые корабли?

А ведь было время — сходили они со стапелей, подрагивая от нетерпения большим своим телом, — стройные, мощные, грозные. Еще не совсем те, о которых мечталось Денису, но уже на подходе к тем. Обжигала их борт разбиваемая на счастье бутылка шампанского, а потом — и первая в их жизни волна. Инженер-конструктор Денис Зорин самолично участвовал в их рождении и спуске на воду. И пело сердце, когда уходили они вдаль от заводских верфей.

Зорин искренне поклонялся кораблям, считал их прекраснейшим творением человеческого духа. Такое восторженное, почти религиозное преклонение сидело в нем еще с самых сопливых лет. И имело сугубо личную подоплеку.

Своего отца Зорин не знал. Однажды в третьем классе второгодник Витька Иванилов позвал Дениса:

— Ну-ка ты, выблядок, подь сюда!

Денис Зорин уже понимал, что такое выблядок. И потому бросился с кулаками на обидчика. Но Иванилов был старше и сильней. Одной левой он отбросил от себя щупленького недомерка, и тот на глазах у всего класса гулко распластался на полу.

Вечером того же дня, пылая щеками и пряча глаза в сторону, он спросил:

— Ма, а где мой папка?

Та вздрогнула, как-то испуганно глянула на сына, а потом прижала к себе и рассказала, что папка его был крупным и очень засекреченным ученым, лауреатом и орденоносцем, который создавал самые передовые корабли для советского военного флота и сам проводил их испытания.

— И вот с одного такого испытания он не вернулся, — закончила мать свою немудрящую повесть. — Потонул его линкор, а вместе с ним — и твой папка.

— Потонул? — переспросил потрясенный пацан. — Выходит, наш папка сделал плохой линкор?

— Нет, линкор был на славу, — утешила мать. — Это враги диверсию устроили. Чтобы и корабль наш, самый передовой в мире, уничтожить, и такого крупного ученого убить.

Маленький Денис свято уверовал в эту детективную историю. А в глубине души надеялся: не утонул батя! Спасся он, на каких-нибудь плавучих обломках добрался до ближнего острова и живет там, как Робинзон Крузо. Живет и мастерит из тамошних деревьев новое судно. И в одно прекрасное утро, бородатый и загорелый, на своей самодельной шхуне причалит к ленинградскому пирсу. И прямо с пирса придет к Денису в школу. А Денис на глазах у всего класса подойдет к дураку и двоечнику Витьке Иванилову, изо всей силы врежет ему в ухо и скажет:

— Сам ты — выблядок! Вот мой папка!

Потом он перестал ждать отца. Но себе поклялся: вырасту — и тоже буду строить лучшие в мире корабли!

А годы спустя, когда Зорин уже и впрямь конструировал свои субмарины, к нему неожиданно заявился гость — какой-то там троюродный дядя Гриша, прикативший из солнечного Бердянска. Свалившийся на голову родственничек самым первым делом затарился бронебойным портвейном «Солнцедар», тут же, не делая пауз, упился в полную сиську и с тех пор уже «не просыхал». На четвертый день своего культурного посещения Северной Пальмиры бердянский пришелец и выдал Зорину нехитрую семейную тайну:

— Папаша твой счетоводом был. На счетах, будем говорить, щелкал: дебит, кредит и ажур. А для полного ажура еще и Клавке, мамаше твоей, брюхо нащелкал. Вот она пока тебя в своем-то нутре таскала, он, будем говорить, и сделал ноги: смылся к родной сеструхе в город Минск — орденоносную столицу героической Белорусской ССР. И от всяких алиментов отрекся: никакой, мол, Клавдии Зориной ведать не ведаю! Вот такой, будем говорить, у него дебит с кредитом получился!

Дядька прервался, хряпнул полстакана портвешку и, презрев закуску, продолжил:

— Только в Минске он недолго счетоводничал. Нагрянули ревизоры, всякие там КРУ да ОБХСС, и споймали его на каких-то там шахер-махерах. И пошел наш счетовод лес таежный валить не то под Интой, не то под Ухтой. В бассейне, будем говорить, северной реки Печоры…

Назавтра же утром Зорин сгреб еще непохмеленного дядьку, отвез на вокзал и запихнул в плацкартный вагон. Шмякнул на столик фугасную бутыль «Солнцедара» и, пожелав упиться до белой горячки, навсегда выслал семейного Нестора-летописца из своей жизни.

Впрочем, к тому времени легенда об отце-судостроителе уже потускнела и не играла существенной роли: Зорин и без того был преданнейшим жрецом всего морского и корабельного.

— На деревянных кораблях плавали железные люди! — любил он повторять услышанную где-то сентенцию, ощущая свою полнейшую причастность ко всем парусникам, океанам и портовым кабакам планеты. А осерчав на кого-то, грозно бурчал:

— Ну, чмошник, берегись! Повешу на верхнем форбрамселе!

«Брамсели» и «трюмсели» то и дело слетали с его уст, за что Зорин в конце концов заработал прозвище «Шкипер», коим гордился, как орденом.

Однажды, прилично надравшись в гостях, он уединился на кухне с хозяйской таксой Кучумаем и битый час читал ей лекцию о систематике парусов.

— …А помимо верхних, задних и косых есть еще, Кучумаюшко, и летучие паруса, — втолковывал Зорин затихшей псине. — Это лисели, бом-брамсели, трюмсели и все косые верхние паруса, которые поднимаются между мачтами и не составляют постоянной парусности судов. Реи этих парусов, понимаешь ли, Кучумай, не имеют ни бейфутов, придерживающих их у мачт, ни брасов и топенантов. Так же, как косые не имеют лееров и штагов.

Кучумай преданно смотрел на своего просветителя…

Вообще-то Зорин выглядел не по возрасту молодо. Длинный и худощавый, немного сутулый, он напоминал нескладного мальчишку. Мальчишечьими были серые глаза и улыбка. Молодости прибавляла и неизменно короткая стрижка с постоянно торчащим на темечке петушиным хохолком, умять, прилизать который оказывалось ну никак невозможно.