Каждый называет такие полосы по-своему. Вера Алексеевна Лученко окрестила нынешнюю полосу «сгущением черного». Нет, никто не умер — и на том, как говорится, спасибо. Просто еще совсем недавно ей казалось, будто судьба сжалилась над ней и оттуда, сверху, где все решается, прислала полное ведро счастья. Настоящего, крепкого, бабьего, спокойного. Такого, знаете, как теплое молоко из-под дойной коровы, которое можно пить бесконечно, и никогда им не насытишься.

А началось все позапрошлым летом в Феодосии, где Вера познакомилась с Андреем. Ничего удивительного: юг располагает к любви, разнеживает, подмигивает игриво. И глянцевые журнальчики научили всех, кому не лень их читать, основным прелестям курортного любовного романа: быстрое незамысловатое ухаживание — раз, секс, какого не бывает в пыльной метрополии — два, кратковременность отношений — три. Короткий и пылкий отпускной роман на Черноморском побережье, убеждают «глянцы», там же и заканчивается. Он, дескать, тем и хорош, что остается лишь в воспоминании.

Но у них все произошло совсем иначе. Ухаживания были долгими. Близость и сексом-то назвать как-то… Ну, как это называется, когда от одного взгляда — даже не от прикосновения! — по коже озноб, в животе огонь, а голос густеет и переливается? Когда его запах становится твоим, вплетается в волосы? Когда проникают и в душу, и в вены друг друга? И куда руку ни протянешь — всюду он, и только подумаешь — он уже сделал, только рот откроешь — он сказал, и хохочешь, и непонятно каким образом только что сидели завтракали — и уже в постели, а потом — никакого изнеможения, наоборот, мир пульсирует в послушном ритме и покорно стелется под ноги.

Восхищенные друг дружкой любовники не захотели прекращать отношений и вернувшись домой. Андрей был давно разведен, а вот у Веры был муж, к тому же этика врача-психотерапевта… Однако и врачи имеют право на счастье, а Юрий Лученко давным-давно замкнулся только на себе и был честно предупрежден, что такая семейная жизнь лично ее, Веру, не устраивает. Со спокойной совестью, не привыкшая сожалеть о сделанном, она ушла от мужа. Из своей собственной квартиры. Вместе с чемоданами и Паем, бело-пушистым спаниелем, о котором хозяйка любила говорить: «Пай не знает, что он собака». Вера сняла отдельную квартиру, жила в ней вместе с Андреем, и все было хорошо.

И вот совсем недавно…

Случилось банальное и пошлое. То, что выглядит смешным только в анекдотах, когда супруг (супруга) внезапно возвращается из командировки. Вера Лученко не была ни в какой командировке, а всего лишь находилась в клинике на ночном дежурстве, но факт остается фактом. Коротко: она застала любимого мужчину с другой женщиной. Всегда кажется — с тобой такого никогда не может произойти. И обычно никто не предполагает, что попадет в подобную ситуацию. Никто этого не ждет. Но как раз именно когда не ждешь, судьба любит выкинуть неожиданное коленце. Отключить свет, перекрыть кислород, насадить тебя на боль, как на иглу, — трепыхайся, мотылек!.. И ты просыпаешься наутро, как в ночь из яркого сна, как в морозильную камеру из жаркого лета. Как после ампутации сердца. Каждое движение сопровождается болью: протянешь руку к соседней подушке — боль, увидишь под кроватью две пары тапок — боль, в ванной два халата — нож в грудь, забытый мужской свитер на кресле — мрак в глазах, заметишь его любимую красную чашку в раковине — рррычание! — ррразбить и в ведро!!! Пес шарахается из-под ног, склоняет удивленно голову набок… Тут уже совсем плохо, ведь животному не объяснишь. Иди на место и ложись спать! Не-ет, надо съезжать из квартиры. Прочь, куда угодно, даже к бывшему мужу со свекровью, это временно, позже найдется вариант жилья…

Собиралась на дежурство, как зомби. Пила кофе или нет? — вроде щелкала выключателем чайника… Долго стояла у двери, шарила вокруг взглядом — все ли взяла? — а что вообще нужно взять? — как доехала? — неизвестно. И никто не видит, что от тебя осталась одна пустая оболочка.

Вера подошла к окну. За окнами клиники трепетал свежезеленый май. Как девочка-подросток, весна робко пробовала первый в этом году мейк-ап. Нежные салатовые ладошки кленов только проклюнулись. Тонкие березки помаргивали пушистыми зелеными ресничками. Яркий весенний свет падал на мохнатые щеточки туи, и они сияли изумрудными проблесками. Впервые за весь год желток солнца лучился на синем небе так жизнерадостно, точно зимы вообще никогда не было. Только сияние весны нисколько не радовало женщину, прижавшуюся горячим лбом к прохладному стеклу. «Ну зачем я пришла так рано? Пришла бы, как обычно. И ничего бы не узнала… Фу! Себе-то врать зачем? Все бы сразу поняла и узнала!» Ей отчаянно хотелось, чтобы измена оказалась просто дурным сном, и она упрямо продолжала фантазировать: «Я забралась бы к нему в нагретую постельку. Таким был наш ритуал. И он, сонный и горячий, стал бы тереться носом о мою щеку. А я прижималась бы к нему, и он сказал бы мне, что я его щеночек… Теперь конец всему. Нашим трогательным ритуалам, его утренним запискам, нашей любви и нежности. Всему конец. Как дальше жить? И главное, зачем?»

Слезы спасительно потекли по щекам, тяжело засевший за грудиной узел боли стал потихоньку ослабевать. Вера, конечно, умела «сохранять лицо» — в ее профессии это происходило почти автоматически. Хотя и в обычной жизни она умела не показывать, что творится на душе. В самые горькие минуты могла улыбаться и пожимать плечами — для публики. Сейчас никого рядом не было.

— Доктор, можно войти? — прошелестело от дверей.

— Закройте дверь. Я вас вызову! — резко ответила Лученко, не оборачиваясь. Не хватало еще, чтобы ее увидели такой!.. Ну вот, доктор, ты уже на работе своей «отрываешься». Зря. Работа — единственное, за что можно уцепиться, чтобы уцелеть. Только работа, осмысленная деятельность, помощь другим страдальцам спасает и всегда будет спасать. Если тебе плохо — работай. Если тебе кисло, у тебя неприятности и хандра, там и сям болит или «тянет» — иди работай. Если тебе скучно и неинтересно жить, если ты сипишь и температуришь, если по тебе проехал асфальтовый каток Фортуны и места живого не оставил — иди и работай. Назло, поперек и упрямо, ныряя с головой. А когда вынырнешь на поверхность — удивишься: не так уж все безнадежно.

Вера подошла к зеркалу и посмотрела на себя хмуро. Вспомнила, как любимая тетя Лиза говорила, увидев племянницу расстроенной: «Что-то ты, горлица моя, с лица сбледнула!» Горлица, несмотря на страдания, выглядела очень привлекательной, хотя сама себя таковой не считала. Конечно, Верину внешность не назовешь подходящей для обложки модного журнала, мало ли у кого правильные и гармоничные черты лица. Некрасивая красавица — вот что о ней можно сказать. Но Лученко становилась действительно красивой, когда находилась в движении, особенно во время беседы. Собеседником она всегда была идеальным, уникально талантливым, с каждым перевоплощаясь в его эхо-отражение, с каждым разговаривая в одном темпе, дыша в одном ритме, меняясь внешне, становясь то ниже, то выше, то немочью бледной, то зноем жарким. Она была каждым своим пациентом: и нервно-оживленным, и тягуче-печальным, в каждого вживалась, в каждом болела и выздоравливала, впитывала каждого в себя, в каждом жила некоторое время, гостила в его сознании легко и безболезненно, ничего не нарушая, протирая там накопившуюся пыль, отмывая окна души и убирая прочий мусор; обнаженными пальцами ощущала дрожание паутинок чужих судеб и умела сшивать разорванное. Ее доброжелательную энергию собеседник всасывал, лакая, как щенок, радостно и жадно. А на фотоснимках она получалась не очень. Холодный глаз объектива лишь фиксировал женщину небольшого роста, привлекательную, но не слишком. Высокий гладкий лоб, длинные красивого рисунка брови, глаза то серо-синие, то сиренево-фиолетовые, то вообще непонятно какие; прямой носик с красиво вылепленными чуткими ноздрями, выразительные чувственные губы. Даже точный цифровой фотоаппарат не мог показать во всей красоте роскошные каштановые волосы, от природы вьющиеся, густые и блестящие. Все то, что обрушивает на зрителя реклама шампуней, — все эти волны причесок и льющиеся каскады завитков, у нашего психотерапевта были от папы с мамой. От них же была та округлость форм, когда все женские прелести очевидны и привлекают мужские взгляды. Тонкая талия переходила в широкие бедра, впрочем, в меру широкие, но очень женственные. Высокая грудь и покатые плечи заставляли вспомнить девятнадцатый век, с его дамами в открытых бальных платьях.