Он встал, дернул шнур звонка, и лакей увел Себастьяна. Даже когда закрылась дверь кабинета, когда они торопливо поднимались по лестнице, крик в голове Себастьяна не прекращался. Он пытался заткнуть уши, но крик продолжался, и тогда он сделал то, что мог: открыл рот и издал ужасающий вопль.

Лакей попытался его успокоить, но Себастьян ударил его, лягнул, и у него изо рта хлынули плохие слова. Он не мог их остановить. В нем взбесился какой-то монстр, с которым ему было не справиться. Монстр схватил вазу со стола и запустил ее в зеркало. Он грохнул об пол гипсовую статую. Он помчался в большой зал и принялся с криком бить все, до чего мог дотянуться.

Слуги сбежались на шум, но не решались тронуть ребенка, – всем и каждому было понятно, что он одержим дьяволом. Они стояли и, замирая от страха, смотрели, как наследник лорда Дейна крушит большой зал. Со второго этажа не доносилось ни звука, ни слова упрека. Дверь его светлости оставалась плотно закрытой – видимо, от дьявола, бушевавшего внизу.

Наконец толстая кухарка приковыляла из кухни, взяла на руки воющего ребенка, не смотря на то что он лягался и щипался, и прижала к груди.

– Ну-ну, деточка, хватит, – пробормотала она.

Не боясь ни лорда Дейна, ни демонов, она отнесла Себастьяна на кухню, выгнала помощниц, села на огромное кресло возле печки и качала рыдающего ребенка до тех пор, пока у него не осталось сил плакать.

Как и все в доме, кухарка знала, что леди Дейн бежала с сыном богатого кораблеторговца. Она поехала не в Лондон, а в Дартмур, где села на корабль любовника и отбыла с ним в Вест-Индию.

После истерических рыданий мальчика из-за того, что псы сожрут его мать, кухарке очень хотелось дать молодому хозяину разумное наставление. Молодой граф Блэкмор был самым уродливым мальчиком в Девоне, а может, и в Корнуолле, и в Дорсете. А еще он был угрюмый, вспыльчивый и обычно неприступный. Другими словами, он был всего лишь маленький мальчик, заслуживавший лучшей участи, чем та, что ему досталась.

Она сказала Себастьяну, что его папа и мама между собой не ладили и мама была так несчастна, что сбежала. К сожалению, для взрослой леди побег – еще большая ошибка, чем для мальчика, объяснила кухарка. Такую ошибку не прощают, и леди Дейн не сможет вернуться домой.

– Она попадет в ад? – спросил мальчик. – Папа сказал… – Его голос задрожал.

– Господь ее простит, – убежденно сказала кухарка. – Если он милостив, то он простит.

Потом она отвела Себастьяна наверх, прогнала суровую няньку и уложила мальчика спать.

Когда она ушла, Себастьян сел и снял с изголовья кровати иконку, Богородицу с маленьким Иисусом, которую ему дала мать. Прижав ее к груди, он стал молиться.

Его учили молитвам по вере отца, но сейчас он повторил ту, которую слышал от матери, когда сидел рядом и зажимал в руке прядь ее длинных волос. Себастьян так часто ее слышал, что выучил наизусть, хотя не настолько знал латынь, чтобы понимать слова.

– Аве Мария, гратиа плена, Доминус текум, бенедикта ту ин мульерибус, – начал он.

Он не знал, что отец стоит за дверью и слушает. Он не знал, что для лорда Дейна католическая молитва стала последней каплей, переполнившей чашу его терпения.

Через две недели Себастьяна посадили в карету и отвезли в Итон.

После недолгого разговора с директором его втолкнули в необъятный дортуар, отдав на милость однокашников.

Лорд Уорделл, старший и самый важный в ближайших окрестностях, долго разглядывал Себастьяна, потом расхохотался. Остальные с готовностью подхватили. Себастьян замер и слушал то, что ему казалось воем тысячи гиен.

– Неудивительно, что его мать сбежала, – отдышавшись, сказал Уорделл приятелям. – Небось она завизжала, когда ты родился, а, Черный Мавр?

– Блэкмор, – поправил Себастьян, сжав кулаки.

– Я так и сказал, насекомое, – подтвердил Уорделл. – И еще сказал, что твоя мать дала деру, потому что не смогла вынести твоего вида. Потому что ты – в точности вонючая уховертка. – Он заложил руки за спину и обошел вокруг Себастьяна. – Что на это скажешь, Черный Мавр?

Себастьян оглядел усмехающиеся лица. Конюх Фелпс сказал, что в школе он найдет друзей. Себастьян, которому всю жизнь не с кем было играть, цеплялся за эту мысль всю долгую дорогу.

Он не увидел здесь друзей, только насмешливые лица; и все были выше его на голову. Любой мальчик из длинной спальни был старше его и гораздо крупнее.

– Я задал вопрос, Уховертка, – сказал Уорделл, – Когда тебя спрашивают, надо отвечать.

Себастьян в упор посмотрел на своего мучителя.

– Stronzo, – сказал он.

Уорделл слегка вздернул подбородок:

– Кончай тарабарщину макаронников, Черный Мавр.

– Stronzo, – упрямо повторил Себастьян. – Лентяй, дерьмо.

Уорделл вскинул бесцветные брови и оглядел товарищей.

– Вы слышали? Мало того что он страшен, как Вельзевул, у него еще грязный язык. Что будем делать, ребята?

– Поддай ему, – сказал один.

– Замочим его, – сказал другой.

– Он сам ищет дерьма, верно? – добавил следующий. Предложение было встречено воплем восторга. Все в одно мгновение накинулись на Себастьяна.

По дороге к месту казни ему несколько раз давали шанс отречься. Надо было только облизать ботинки Уорделлу и попросить прощения, тогда его пощадят.

Но в Себастьяне вновь проснулся монстр, и он отвечал всеми английскими и итальянскими ругательствами, которые когда-либо слышал.

На тот раз упорство ему не помогло, помогли законы физики. Он был хоть и маленький, но очень нескладный. Например, костлявые, но широкие плечи не пролезли в очко уборной. Все, что смог сделать Уорделл, это держать его голову над дырой, пока Себастьяна не вырвало.

К раздражению Уорделла и его товарищей, этот инцидент не научил Уховертку почтению. Большую часть своего свободного времени они посвящали обучению Себастьяна, а он не поддавался. Они высмеивали его внешность, его смешанную кровь, пели гнусные песни о его матери. Они свешивали его за ноги из окна, заматывали в одеяло, подсовывали в кровать дохлых мышей. Оставаясь один – а в Итоне мало возможностей для уединения, – он плакал от горя, ярости и одиночества. На людях Себастьян ругался и дрался, хотя всегда бывал бит.

Благодаря постоянным унижениям вне классной комнаты и регулярным поркам внутри, Итону понадобилось меньше года, чтобы выбить из него все привязанности, мягкость и доверчивость. В некоторых мальчиках итонские методы воспитывают лучшие качества, в нем они пробудили все худшее.

Когда ему было десять лет, директор вызвал его с урока и сказал, что его мать умерла в Вест-Индии от лихорадки. Себастьян выслушал его в каменном молчании, потом ушел и вызвал на драку Уорделла.