– Мэй. Хватит. Мы опаздываем.

Очередной плохой знак – обычно Вал не называла ее настоящим именем, а обходилась прозвищем Финн. Как-никак, а в жилах Мэй текла финская кровь, поэтому прозвище быстро приклеилось к ней, когда она вступила в ряды преторианцев. Но подруга была права. Пора. Бросив последний взгляд в зеркало, Мэй взялась за ручку входной двери.

Друзья перевели Мэй через улицу и спустились в подземку. Сели на голубую линию и поехали на базу. Пассажиры посматривали изумленно, если не сказать испуганно: обычно преторианцы не показывались в городе, их можно было увидеть разве что в военных и федеральных центрах. А самым удивительным являлось то, что преторианцев набралась целая компания. Пассажиры держались в сторонке и нервно оглядывались: неужели террористы собираются что-нибудь взорвать?

Троица прибыла на базу раньше назначенного времени, хотя многие уже были на месте. Вал и Даг решительно зашли в двери церемониального зала. Мэй переступила порог и замерла. Свет. Веселый весенний солнечный свет. Чересчур яркий для столь мрачного дня. Даг дотронулся до ее руки:

– Ты как?

– Не хочешь – не ходи. Твое право, – сказала Вал.

Но Мэй отдала честь флагу над головой и приложила ладонь с чипом к сканеру:

– Я в порядке.

Стулья стояли в зале ровными рядами. Собравшиеся преторианцы тихо переговаривались между собой. Новости пришли меньше недели назад, поэтому пригнать столь внушительную толпу оказалось непросто. Однако некоторых ребят все же удалось выдернуть из мест назначения! Правда, кое-кто не смог приехать, но это не вызывало лишних вопросов. Служба есть служба. Но похороны преторианца – событие весьма величественное, и начальство в лепешку разбилось, дабы устроить впечатляющее зрелище.

Предполагалось, что все рассядутся, как пожелают, но преторианцы почему-то собирались в когорты. Вал помахала кому-то рукой. Алые уже заняли середину зала и звали троицу к себе. Вал и Даг направились к ним, а Мэй снова встала как вкопанная. И приказала себе не отводить глаз от того, что возвышалось у противоположной стены.

Тела как такового не осталось, но преторианцы все равно выставили для церемонии отдания почестей гроб. Темный, блестящий, деревянный. Черный, как их официальная форма. Крышку покрывал темно-синий шелк и знамя РОСА[1]. По обеим сторонам красовались огромные букеты гардений, которые резко контрастировали со строгими очертаниями гроба.

Мэй не стала оборачиваться к друзьям – если Вал и Даг пожелают, сами ее позовут. Она направилась прямо к центральному проходу, который вел к часовне[2]. Внутри Мэй закипели эмоции – печаль, паника, все смешалось. Но она безжалостно подавила их. Плечи назад, подбородок вверх. И Мэй прошла весь немыслимо длинный путь до… места, где темнел гроб. Перед ней расступались, а те, кто раньше не заметил, как она появилась, оборачивались и глядели ей вслед. Она делала вид, что не замечает косых взглядов. И шепотков за спиной – тоже. Она смотрела только вперед и монотонно повторяла про себя: «Я – солдат Республики. Я действую не по своей воле, но по воле Родины». А еще Мэй вспоминала другие слова, сказанные матерью давным-давно: «Тебе не должно быть никакого дела до других людей. Ты лучше их. Отрекись от чувств, ведь если они не увидят, что ты чувствуешь, они не сумеют использовать это против тебя».

А те, что стояли у самого гроба, тоже расступились. Кругом замолкли все разговоры. На гладком дереве ярко блестела золотая табличка. Прямо под флагом. «Порфирио Алдайя, когорта Индиго». А внизу – годы службы. И строчка на латыни, что-то важное про честь и долг. Мэй провела пальцами по буквам его имени, и запах гардений тотчас сделался удушливым и угнетающим. В голове воцарился хаос, и она прикрыла глаза.

«Порфирио мертв». Как такое возможно? Он любил жизнь, в нем было столько страсти и энергии! Как получилось, что он покинул бренный мир? Нет! Невозможно поверить! А что с ним случилось после смерти? Нет, об этом думать не получалось… Его сознание исчезло, прекратило существование? Или он теперь в раю, о котором не устают твердить религиозные фанатики?

– Ты его убила. Да, ты.

Знакомый голос. Мэй медленно повернулась. Перед ней стояла, уперев руки в боки, Друзилла Кави. Глаза злые – и печальные. Как у самой Мэй. Но Кави ростом уступала Мэй на полфута, и потому Мэй не составило труда сохранять спокойствие перед лицом яростной противницы. Ни один мускул не дрогнул в лице Мэй, когда она посмотрела на Друзиллу. А другие преторианцы тем временем пожирали их глазами.

– Ты убила его, – повторила Кави.

На воротнике ее формы ярко выделялась синяя капля цвета. Как у Порфирио.

– Тебе все равно, ты сама бомбу ему подложила! Дрянь ты чистопородная! Он же из-за тебя туда полез!

Мэй давно научилась не обращать внимания на грязные оскорбления – ей и похуже выражения приходилось слышать.

– Порфирио знал, что делал. И всегда принимал решения сам. Его нельзя было принудить ни к чему.

На приманку она не клюнет. Орущую бабу нужно обойти. «Спокойно, Мэй». «Ты выше их».

– Прошу прощения, я должна вернуться к своей когорте.

– Куда собралась?! – заверещала Кави. – А ну стой!

Заверещала на весь зал, и теперь даже те, кто не успел заметить серьезность момента, оказались оповещены наилучшим образом. Кави цепко схватила Мэй за руку:

– Ты хоть что-нибудь чувствуешь, а?! Да тебе плевать было, когда он погиб! Ты… как ты можешь! Стоит тут, понимаешь, с каменным лицом!

Мэй выдернула руку и почувствовала, как вспыхнула в груди первая искорка гнева.

– Никогда не прикасайся ко мне. И прекрати истерику. Этот скандал оскорбляет его память.

Мэй развернулась и увидела, что Вал с Дагом стоят рядом. А с ними еще несколько Алых. За спиной Кави собралось порядочно Индиго. Группа поддержки, понятно. И все они стояли с напряженными лицами, явно готовые к драке. Да уж, серьезные стычки между преторианцами – дело обычное. Другое дело, что на похоронах никто никого не задирал. Драка на траурной церемонии – о таком еще не слышали.

– Значит, вот ты как с мужиками поступаешь? Пользуешь их, а потом убиваешь? – Кави снова ухватила Мэй за руку и развернула к себе. – Я тебе сказала – стоять! Ты его убила! Дрянь!

– А я тебе сказала – никогда не прикасаться ко мне.

Вот тут-то все и взорвалось и полетело клочьями. Тугая узда дисциплины Мэй лопнула, а еще Кави удалось вскрыть все ящички и тайные кладовые, в которые Мэй тщательно запирала свои чувства. С них сорвало засовы и дверцы, и все аккуратно упакованное и запрятанное в дальний угол горе, и вся ярость, и все неизбывное чувство вины – все это выплеснулось наружу и полилось бурным потоком – через Мэй на заступившую ей дорогу Кави.