Реагируя на его призыв, в сцену прощания брата и сестры вклинилась Самарина:

– Всё, пора. Юрочка, храни тебя Господь! За Олю не волнуйся. Мы напишем сразу, как только доберемся.

Людмила торопливо чмокнула паренька в лоб, подхватила девочку на руки и… И… и Ольга заревела в голос.

– Всё будет хорошо. Слышишь, Оля? Честное слово! – Готовый и сам вот-вот разрыдаться, Юрий, мучительно сыскивая нужные, правильные слова, вдруг неожиданно даже для самого себя… запел:

– Протекала речка, через речку мост…

– …На мосту овечка, у овечки – хвост, – улыбаясь сквозь слезы, подхватила сестра.

Сторожащий узлы и чемоданы Самарин выразительно, с крайним неодобрением зыркнул на супругу. Та часто-часто закивала головой, и секунды спустя все трое уже протискивались к кордону, провожаемые полным отчаяния Юркиным взглядом и завистливыми глазами остающихся.

– Фамилия?

– Самарины.

– Документы!

Человек-шлагбаум долго и пристально изучал протянутые ему документы, поочередно сверяясь со списками. Он уже собирался было поставить напротив фамилий галочки, подтверждающие право на шанс остаться в живых, как вдруг…

– Как тебя зовут, девочка?

– Оля, – вопреки полученным накануне инструкциям с готовностью отозвалась пятилетняя девочка.

– Как-как? – нахмурился человек со списками.

– Она же вам говорит, товарищ! ЛЁЛЯ! – нашелся в экстремальной ситуации Самарин.

– Проходите сразу к вагонам. Не задерживайтесь.

Отъезжающая троица направилась к перрону. Перед самой посадкой Ольга испуганно обернулась на стоящую за кордоном толпу, состоящую из обреченных, не попавших в спасительные списки людей-теней, ища и не находя среди них брата.

И тогда, встав на цыпочки, Юрка вытянулся во всю свою подростковую долговязость и, призывно замахав рукой, закричал, обжигая горло ледяным февральским ветром:

– Я скоро приеду! Слышишь? Жди меня! Я очень скоро приеду за тобой! О-БЯ-ЗА-ТЕЛЬ-НО ПРИ-Е-ДУ!!!

Домашний кабинет товарища Амелина впечатлял размерами и одновременно удручал полным отсутствием у хозяина мало-мальски художественного вкуса.

Здесь царила эклектика в худшем ее проявлении – хаотичное, бессистемное нагромождение антикварной мебели, картин, светильников, бирюлек и иже с ними безделушек самых разных эпох и стилей. Ну да, на неискушенного посетителя сего сакрального места, предназначенного для раздумий о снижении себестоимости продукции, улучшении ее качества и повышении рентабельности производства, все это сумбурное великолепие воздействовало должным образом. С одного обзорно-беглого взгляда не оставалось ни тени сомнения в том, что директор ленинградской обувной фабрики «Восход» Сергей Борисович Амелин – человек крепко стоящий. Пускай и не на земле, и не в обуви из модельного ряда возглавляемого им предприятия. Зато – на наборном дубовом паркете и в ботинках производства страны-участницы Варшавского договора.

Первое, что невольно бросалось в глаза, был даже не красного дерева письменный стол, иметь каковой не побрезговал бы любой из великих князей, а висящая напротив оного картина в массивной потускневшей позолоты раме. Сюжетно полотно не шибко настраивало на деловой лад, поскольку изображало сцену подглядывания телохранителя Гигеса за раздевающейся перед вступлением на ложе супругой его патрона – лидийского царя, тирана Сарда. Картина была профессионально выписана под стиль и кисть Жана-Леона Жероме, но даже Барону, с его дилетантскими познаниями в живописи, не составило труда удостовериться в новоделе. Тем более в оригинале Жероме царица поворачивалась к супругу передом, а к зрителю – задом. Тогда как здесь, явно в угоду потенциальному обладателю шедевра, шалунья развернулась на 180 градусов, со всеми вытекающими отсюда анатомическими подробностями…

– Уфф… Умаялся как Жучка, – выдохнул за спиной заступивший в кабинет Хрящ.

Он сгрузил на паркет округлившиеся от барахла хозяйственные сумки и ладонью в платяной перчатке вытер со лба капельки пота.

– А пылища-то у них на антресолях – у-у-у! Весь перемазался, пока лазил, – взгляд блатаря застыл на пышных формах мадам Сард. – Хороша баба, сисястая. Берем?

Одновременно с вопросом Хрящ достал из кармана безопасную в делах мирских, но абсолютно убийственную в ситуациях экстремальных бритву.

– Нет, – качнул головой Барон. – Это подделка. Причем халтурная.

– А я бы взял. Брательнику в подарок. Он у меня такие сУжеты – ох и любит!

Хрящ фривольно изобразил жест рукоблудия, продемонстрировав как именно его родственник обращается с произведениями искусства, после чего подошел к висящему на стене, диссонирующему с прочей обстановкой копеечному отрывному календарю. Исправляя хронологическую неточность, он оторвал вчерашний листок и зачел вслух исходные данные дня наступившего:

– 14 июля 1962 года. День взятия Бастилии. Слышь, Барон? А правда, что ихняя Бастилия – она навроде наших «Крестов»?

– Вроде того, – рассеянно подтвердил напарник, сосредоточившийся на изучении книжных корешков хозяйской библиотеки.

Один из них, внешне наиболее потрепанный, привлек его внимание, и, осторожно вытянув оный, Барон понял, что угадал. То был редчайший экземпляр сатирического журнала «Живописец» образца 1772 года, издания господина Новикова. Да-да, того самого русского просветителя и лютого франкмасона, коего матушка Екатерина особо привечала в ту пору, когда оне изволили баловаться интеллектуальным либерализмом. Каким образом данный артефакт оказался в книжном шкафу товарища Амелина, оставалось только гадать. Возможно, ушел в качестве бесплатного бонуса к своим ровесникам – игривому бронзовому амурчику, исполняющему роль подсвечника, и малахитовому чернильному прибору из шести предметов.

– Да-а… Кабы у нас был такой праздник, День взятия «Крестов», уж я бы ТА-АК погулял!

– Хорош языком молотить! Прибери лучше во-он те два парных блюда со сценами охоты и салатницу.

– Нам еще посуды для полного счастья не хватало, – проворчал скорее для порядку Хрящ и полез в буфет исполнять поручение.

– Между прочим, это поповский фарфор, – уточнил старший – не по возрасту, но авторитету.

– А чего, попы тоже охоту уважают? А как же «не убий»? Интересно, где он его вообще надыбал? Небось у батюшки какого сменял?

– Заверни во что-нибудь, бестолочь! – приказал Барон, заметив, сколь беспардонно обращается подельник со старорежимным фарфором. – Кокнешь ведь по дороге.

– Ты прям как в магазине: оберните, упакуйте.

Осмотревшись, Хрящ вытащил из сложенной на хозяйском столе стопочки прессы несколько газет, расстелил на паркете и занялся процессом упаковки.

Наблюдавший за его телодвижениями Барон невольно уткнулся взглядом в разворот вчерашней «Правды» и, уцепившись за некий текст, со словами «Погодь-ка! Погодь!», подошел ближе. Присел на корточки, вчитался. После чего, к немалому удивлению напарника, оторвал заинтересовавшую страницу, аккуратно сложил и убрал во внутренний карман.