В предыдущие эпохи подобное сочетание смотрелось бы неестественно, искусственно. Имела место зияющая пропасть между естественными и гуманитарными науками: между литературой, миром искусства и политики с одной стороны и миром науки, технологии, индустрии — с другой. Но разделение неожиданно исчезает. Техническая культура вырвалась из-под узды. Научный прогресс настолько внезапен, резок, всеохватен, революционен, что его просто невозможно сдержать. Он проникает в повседневность, в культуру, он вездесущ. Традиционные силовые структуры, традиционные институты утратили возможность контролировать скорость перемен.

И тут вдруг возникает новый союз — между технологиями восьмидесятых и контркультурой. Порочная связь мира техники и организованного сопротивления: подпольной поп-культуры, психоделической мечты и уличной анархии.

Контркультура 60-х была местечкова, романтична, антинаучна и антитехнологична. Противоречие крылось в самом ее сердце — электрической гитаре. Прошли годы, и рок-технология еще более усовершенствовалась, вобрав в себя хай-фай-записи, спутниковое видео и компьютерную графику. И поп-культура со временем вывернулась наизнанку, превратив актуальных исполнителей в компетентных технологов. Мастера монтажа и микширования, графические инженеры реализуют такие в прошлом невозможные вещи, как построенные на спецэффектах кинофильмы и вживую транслирующиеся на весь мир концерты «Лайв-Эйд».[4]Противоречие превратилось в объединяющий фактор.

Сейчас, когда технология достигла крайнего возбуждения, она вырвалась из-под контроля на улицу. Как предсказывал Элвин Тоффлер[5]в «Третьей волне» книге, заменяющей Библию для многих киберпанков, — техническая революция изменяет привычную структуру общества: от иерархии — к децентрализации, от жесткого контроля — к гибкому управлению.

Хакер и рокер — вот поп-культурные пророки десятилетия, а киберпанк — центральное явление: спонтанное, полное энергии, имеющее глубокие корни. Киберпанк порожден той версией реальности, где, словно в культурной чашке Петри,[6]слились рокер и хакер, породив генно-модифицированный гибрид. Некоторым результат кажется странным, даже чудовищным, в других вселяет надежду.

Научная фантастика — если исходить из ее декларированных целей — про влияние технологий на жизнь. Но со времен Хьюго Гернсбека,[7]когда наука еще была заточена в прочную башню из слоновой кости, обстоятельства сильно изменились. Прекраснодушная технофилия осталась в той ушедшей, медленной эпохе, когда власть еще имела существенный «запас прочности».

Для киберпанков технология уже интуитивна, она не олицетворяется безумными учеными и гениями не от мира сего, она вокруг и внутри нас. Не вовне, но рядом. Под кожей, зачастую — под черепной коробкой.

Но и сама технология изменилась. Не для нас паровые монстры прошлого: плотина Гувера, Эмпайр-стейт-билдинг, атомные электростанции. Технология восьмидесятых, сливающаяся с кожей, реагирующая на прикосновение, представлена персональным компьютером, плеером «Сони-Уокмен», беспроводным телефоном, мягкими контактными линзами.

Есть в киберпанке и сквозные темы. Модификация тела: протезы конечностей, имплантированная электроника, косметическая хирургия, генная модификация. Еще более актуальна модификация сознания: интерфейс, человек-компьютер, искусственный интеллект, нейрохирургия. Эти технологии фактически заново определяют природу человека, его самосознание.

Норман Спинрад в эссе о киберпанке отметил, что многие наркотики являются высокотехнологичными продуктами, это роднит их с рок-н-роллом, например. Отнюдь не мифологическая мать сыра-земля подарила человечеству лизергиновую кислоту,[8]ее изобрели в фармацевтических лабораториях «Сандоз», совершив побег из которых, она распространилась в обществе со скоростью лесного пожара. Не зря Тимоти Лири назвал персональный компьютер «ЛСД восьмидесятых» — обе новинки обладают устрашающе мощным потенциалом. В силу этого они выступают в качестве лейтмотива направления.

Киберпанков, которые сами по себе являются гибридами — продуктами слияния культур, всегда привлекали пограничные зоны, территории, где, по словам Гибсона, «улица находит собственное применение вещам». К примеру, вызывающее, безудержное уличное граффити — производная обычных красящих аэрозольных баллончиков, не говоря уже о подрывном потенциале простого домашнего принтера и копира. Музыка скрэтч, изобретенная в гетто, превратила проигрыватель в инструмент для извлечения архетипического звука восьмидесятых, здесь фанк сливается с методом нарезок[9]Уильяма Берроуза. «Все перемешать» — этот принцип искусства восьмидесятых применим и к киберпанку, и к панку, соединяющему воедино ретро с многодорожечной цифровой записью.

Восьмидесятые — пора переоценки ценностей, интеграции, многофакторного влияния, отказа от устаревших принципов, глубокого и широкого их переосмысления. Киберпанки стремятся к как можно более универсальным, глобальным точкам зрения.

Действие романа Уильяма Гибсона «Нейромант» — настоящей квинтэссенции киберпанка — происходит в Токио, Стамбуле, Париже. Декорациями «Фронтеры» Льюиса Шайнера служат Россия, Мексика и даже поверхность планеты Марс. В «Затмении» Джона Ширли описывается конец Европы. «Музыка, звучащая в крови» Бира затрагивают глобальные, вселенские вопросы.

Инструменты мировой интеграции — спутниковые информационные сети, транснациональные корпорации — очаровывают киберпанков, постоянно фигурируют в произведениях. Киберпанки не слишком уважают границы. Токийский «Научно-фантастический журнал» издательства «Хаякава» первым посвятил этому направлению целый выпуск, в ноябре 1986 года. Британский журнал «Интерзона» можно также назвать рассадником киберпанка: там публикуются Ширли, Гибсон, Стерлинг, основополагающие критические статьи, интервью, манифесты. Информационная глобализация — не просто символ веры киберпанков, но их цель.

Отличительной чертой киберпанка является также яркое визионерство. Авторы желают странного, сюрреалистического, доселе немыслимого. Они настойчиво и безжалостно доводят идею до логического завершения, порой заглядывают далее. Подобно Балларду — ролевой модели киберпанков, — они невозмутимо следуют принципам максимальной, доходящей до клиники, объективности. Холодный научный анализ используется в произведениях на панковский манер, ради создания шокового эффекта. Яркость воображения соседствует с насыщенностью. Киберпанк славится вниманием к деталям, тщательно сконструированной сложностью, внедрением будущего в ткань реальности. Взрывной характер подачи новой информации вызывает сенсорную перегрузку — литературный эквивалент хард-роковой «стены звука».