приехал этот «друг». Друг, да?!», — и с этими словами Дима встал с тахты и подошёл к столику. Роза была действительно красива: её лепестки, ещё влажные, красиво переливались в лучах солнца, а их алый, кровавый цвет был насыщен, великолепен.

«Дарить цветы девушкам… Ну это, ну типа, ну душно короче», — вспомнил её слова подросток, и от злобы сжались его кулаки. Дима нервно схватил розу, бросил на пол и принялся топтать её изо всех сил ногами. И продолжал он это до тех пор, пока цветок не превратился в лужицу из лепестков и влаги. «Ненавижу! — в слезах гневно шептал Дима, — ненавижу!».

Затем он быстрым шагом подошёл к столу и со всей силы рванул на себя его ящик. Тот послушно поддался и открылся. Дима извлёк из ящика небольшой нож и расчехлил его. Красивое, блестящее лезвие переливалось на солнце, но подростку было не до этого. Он нервным движением закатал рукав, и на запястье показались ранее скрытые одеждой девять лёгких, неглубоких порезов, параллельных друг другу.

«В десятый, в юбилейный, раз у меня ничего не получилось с девушкой. В десятый! И чего я только не пробовал: и цветы дарил, и конфеты, и знакомился с теми, что не особо красивые или же младше меня. И всё безтолку!».

Дима аккуратно, стараясь сильно не порезаться, с хирургической точностью и осторожностью провёл лезвием по руке, оставляя ещё один порез. Затем он протёр лезвие салфеткой, убрал ножик на место. Потом он выбросил в корзину для бумаге лепестки с пола, протёр паркет старой тряпкой и пошёл на кухню, так как скоро должны были вернуться родные.

Разумеется, им он ни о чём не сказал. Да и что это бы изменило? Отец бы, нахмурившись, назвал все переживания и проблемы Димы галиматьёй, а мать бы закатила скандал, или же посоветовала бы ему «не накручивать себя», а затем кто-нибудь бы обязательно произнёс фразу, которая в Диминой ситуации звучала бы несколько двусмысленно: «У тебя таких ещё столько будет, что и не подсчитать.»

Санкт-Петербург, 2024 год