Наука XIX века для большей части человечества фундаментальным образом изменила понимание того, что есть Земля, а также понимание нашей позиции на ней. Была подтверждена корректность ренессансной гипотезы о гелиоцентричности Солнечной системы, предсказано существование Нептуна до его непосредственного обнаружения (1846), открыты астероиды и начато составление их каталога. Но более удивительным выглядело научное подтверждение таких фактов: Солнце – это звезда, состоящая из элементов, которые можно обнаружить и на нашей планете, и Вселенная имеет совершенно невообразимые размеры.

Осознание этих фактов произвело разрушительный эффект в области религии: если соседние звезды тоже окружены планетами и по меньшей мере некоторые из них обитаемы, то возможно… Статус уникальности нашего творения оказался как минимум под вопросом, а физическая локализация небес и ада стала в лучшем случае неопределенной.

Когда нам представляют Шерлока Холмса («Этюд в багровых тонах», 1887), доктор Ватсон заявляет, что подобные материи не интересуют эксцентричного детектива. Несомненно, Холмс почти гордится тем фактом, что его знания астрономии «никакие»[1] (см. с. 59). «Ну хорошо, пусть, как вы говорите, мы вращаемся вокруг Солнца, – заявляет он раздраженно. – А если бы я узнал, что мы вращаемся вокруг Луны, много бы это помогло мне или моей работе?»

Но подобная индифферентность не продлилась долго. Уже ко времени написания «Картонной коробки» (1892) Холмс демонстрирует куда более философский образ мышления. «Каков смысл этого круга несчастий, насилия и ужаса? – спрашивает он – Должен же быть какой-то смысл, иначе получается, что нашим миром управляет случай, а это немыслимо»[2].

И это говорит истинный рационалист XIX века.

К 1850-м годам геологи и физики указали, что библейская история мира, созданного за шесть дней, не соответствует фактам, что Земля эволюционировала миллионы, даже миллиарды лет. Если верить Ватсону, то и этой сферой Холмс не особенно интересовался – его знания в области геологии были «практические, но ограниченные», и сводились в основном к информации относительно встречающейся в регионе почвы.

Противоречие между научными данными и информацией, содержащейся в Ветхом Завете, а также распад традиционного общественного уклада, связанный с быстрой урбанизацией, привели к упадку религиозности. Религиозная перепись 30 марта 1851 года в Англии и Уэльсе, первая в своем роде, показала, что на указанную дату 10 896 066 человек из 17 000 000 возможных посещают какое-либо место религиозного поклонения.

Нация понемногу, но неизбежно двигалась в сторону секуляризации.

Позиция Холмса в этом отношении неясна: он не посещал церковь, а его взгляды на религию, по всей видимости (ничего удивительного), почти совпадали со взглядами Конан Дойла, создателя великого сыщика. Автор верил в возможность существования духовного мира за пределами наших пяти органов чувств, – вероятно, в мире электромагнитных волн, и он был уверен, что однажды научный мир обнаружит связь между духами (или душами) и нашим осязаемым миром. Но это мировоззрение не проявляет себя в историях о Шерлоке Холмсе, хотя в «Морском договоре» (1893) Холмс заявляет «Нигде так не нужна дедукция, как в религии… Логик может поднять ее до уровня точной науки»[3]. Более того, он демонстрирует удивительно хорошее знание Библии, когда в конце рассказа «Горбун» (1893) упоминает «небольшое дельце Урии и Вирсавии»[4], который можно найти в «первой или второй Книге Царств».

Самый громкий зов научной трубы прозвучал, когда Чарльз Дарвин (1809–1882) опубликовал «Происхождение видов» (1859). Возраст Земли, количество и природа небесных тел могли не так сильно влиять на повседневную жизнь Шерлока Холмса и большей части обычных граждан, но идея того, что они неким тесным образом связаны с «тупыми животными», на самом деле привела языки в движение.

Теория Дарвина имела обширные последствия, и вскоре ее пустили в ход, используя в качестве опоры для целого ряда политических и социальных теорий. Свободные мыслители, отталкиваясь от нее, насмехались над Книгой Бытия, доказывая абсурдность (в их глазах) всей организованной религии; оптимисты, уравнивая эволюцию и прогресс, ощущали, что их вера в постоянное развитие науки и материального благосостояния теперь подкрепляется непреложными законами; расисты и империалисты прибегали к эволюции, чтобы сформулировать теорию «ноши белого человека» и его же превосходства над остальными; социалисты были убеждены, что общество неизбежно эволюционирует из феодализма через капитализм в сторону социализма.

Конан Дойл мудро держал своего детектива в стороне от этого клубка противоречий. Существует мимолетное упоминание «теории Дарвина» в «Этюде в багровых тонах», и один раз там же Холмс вспоминает непосредственно Дарвина, да и то в тот момент, когда речь идет о происхождении музыки. Слово «эволюция» тоже возникает один раз – в отношении того, как идет расследование дела.

Ненаучная сторона Холмса также раскрывается в «Морском договоре», когда он замечает, что некоторые вещи нельзя объяснить с помощью только эволюционной теории Дарвина. «Мне кажется, что своей верой в Божественное провидение мы обязаны цветам, – заявляет сыщик. – Все остальное… необходимо нам в первую очередь для существования. Но роза дана нам сверх всего. Запах и цвет розы украшают жизнь, а не являются условием ее существования». Когда же он заканчивает таинственным утверждением: «Только Божественное провидение может быть источником прекрасного. Вот почему я и говорю: пока есть цветы, человек может надеяться», – то оказывается на грани того, чтобы объявить красоту природы отражением Божественной красоты.