чтобы избежать пороков и достичь добра, необходимо знать русский язык и русскую культуру.

Русские видят мир. Если ты будешь знать их язык, то на мир откроются и твои глаза.

…Изучай культуру и искусство русских. Это ключ к жизни. Если ты получил его, жизнь твоя станет легче».

…А вдоль границы степи протянулась линия форпостов и крепостей казачьего войска, ее точно назвали «Горькой линией». Царизм умело приспособил потомков вольнолюбов, бежавших от барщины и помещичьей нагайки на окраины России, бывших ударным ядром крестьянских восстаний Болотникова, Разина и Пугачева, для карательной службы против «смутьянов» и «инородцев». Он одаривал их отнятой у коренного населения землей, хитро разжигал слепую ненависть к людям чужого языка, иного жизненного уклада.

Следом за казаками пришел купец. Пришел, опытным взглядом прикинул всю выгоду торговли со степью и начал коммерцию. Знаменитые степные ярмарки крутили миллионные обороты, строя праздничные декорации, — гулкий звон яростной байги и кокпара, забубенный кабацкий гвалт. До сих пор еще в Петропавловске и Павлодаре, Семипалатинске и Зайсане стоят старинные купецкие особняки, кирпичные, с плавными бровями карнизов, со стенами крепостной толщины. Они приземисты — им было плевать на высоту, — они росли в брюхо и прочно хранили в своем кирпичном чреве мир темных и душных страстей, мир по-сибирски широкого размаха и допетровской слепоты, мир лампад перед иконостасом и медью окованных счетов на конторке.

Царский чиновник, купец-толстосум и казачий атаман нашли союзников в бае и мулле, понявших, что без самодержавия им теперь не удержать в повиновении степь. А обнищавшая казахская беднота шла на ближнюю каторгу — на угольные шахты, на медные и соляные рудники, — кладовая подземных сокровищ Казахстана начинала интересовать и отечественных и заморских капиталистов.

Но время мчало. Рождался казахский рабочий класс. Сосланные из России в степь революционеры несли трудовому люду колониальной окраины идеи большевиков. И когда прогремел Октябрь и забушевал на степных просторах огненный вихрь гражданской войны, во главе народных отрядов шли не только русские ученики Ленина, но и казахи-большевики Амангельды Иманов и Алиби Джангильдин. Отчаянная попытка националистов алаш-орды оторвать Казахстан от России была исторически обречена.

Открылась новая глава в истории Казахстана. Читая ее, мы узнаем о социалистическом строительстве в степи. О том, как целый народ, минуя капитализм, в необычайно сжатые сроки пришел к социализму. О том, как росли железный Турксиб, угольная Караганда и нефтяная Эмба. О первых степных совхозах и колхозах. О детях кочевников, ставших прославленными по всей стране хлеборобами и металлургами, инженерами и учеными, писателями и артистами.

Для поэта Павла Васильева история родного края не была предметом изучения. Она наполняла его, всегда звучала в его душе.

Васильев ввел Казахстан в большую русскую поэзию. Он одним из первых познакомил русского читателя с казахским фольклором. Он писал лирические стихи от имени казаха, и в них не было фальши стилизации. В лучшей своей поэме «Соляной бунт» он с такой потрясающей силой передал трагедию казахской бедноты, словно сам перестрадал с ней все ее муки. Эта линия его творчества — замечательное проявление интернационализма великой русской литературы, ее проникновенной отзывчивости к бедам других народов, ее братства со всеми угнетенными и борющимися.

Павел Васильев очень дорог нам. Но, рисуя его портрет, не стоит прибегать к приемам иконописи. В нашем портрете будут свет и тени. Яркий свет и густые тени. Иначе нельзя.

Васильева при жизни ругали много. И творчество его и, главным образом, его самого — человека. Потом — гибель, долгие годы молчания. Наконец его имя вместе с другими было возвращено народу. Были изданы его произведения. Их издание взбудоражило былые страсти. Критик Ал. Михайлов справедливо заметил по этому поводу: «Современники долго, а может быть, и до конца дней не могут простить художнику того, что они великодушно прощают любому другому человеку».

Теперь эти страсти улеглись, надо думать, окончательно. В наши дни никто всерьез не отрицает ни огромного таланта поэта из Прииртышья, ни того факта, что ему принадлежит видное место в истории советской литературы.

«…Поэзия его — живет. Значит — имеет на это право. Значит — это действительно поэзия», — говорит о Павле Васильеве Сергей Залыгин. Его слова подхватывает поэт Дмитрий Ковалев: «Неистовое, певучее естество и жажда жизни звучат в поэзии Павла Васильева, и голос его слышат все новые и новые поколения читателей».

Творчество автора «Соляного бунта» перешагнуло границы русского языка. Вспоминая о замечательном украинском поэте Андрее Малышко, Виталий Коротич пишет: «Никогда не забуду, как любил читать Андрей Самойлович свои переводы из Павла Васильева, как гордился ими, оставив нам эту гордость».

Оно, это творчество, послужило толчком к созданию талантливых произведений в других видах искусства. Последней работой большого русского актера Михаила Астангова стало великолепное исполнение им «Христолюбовских ситцев» для радио. Образ иртышского поэта привлек внимание живописцев и скульпторов. Особый интерес вызвал скульптурный портрет Васильева работы Федора Сучкова. Вот что писал о нем поэт Владимир Цыбин: «Передо мной скульптурное воплощение Павла Васильева. Вернее, его лицо. Напряженное. Со следами только что сошедшего вдохновения. Такое лицо у осенней земли, отдавшей все, что она могла родить! Такое лицо, наверно, было у безвестного летчика, повторившего подвиг Гастелло. Чуть-чуть жертвенное, но больше отдохнувшее от того великого напряжения, которое мы зовем мужеством. У скульптуры нет глаз. Но я вижу глаза Павла Васильева — молодые и скорбные. Скульптор лепил лицо поэта, а вылепил его глаза. Вылепил при помощи твердых скул, крепких линий доброго и даже беспомощного подбородка. Я вижу эти глаза, потому что на меня смотрит живое лицо человеческое, лицо ребенка, землелюба, поэта. Это лицо выражает незащищенность и мужество».

Цитировать в таком духе можно было бы долго, да, пожалуй, незачем.

Закономерно и прекрасно, что поэзия Павла Васильева получила заслуженную ею оценку.

Вероятно, так же закономерно, но не вызывает у меня восторга, что одновременно намечается стремление к идеализации образа творца этой поэзии. Даже к ангелизации. За плечами поэта возникают смутные очертания крылышек.

Где-то я прочел такую аннотацию: «Ангелы и дьяволы. Повесть о выборе профессии».

Не будем уподобляться автору этой аннотации. Конечно, поэт с берегов Иртыша совсем не «мрачный демон», как это казалось иным его современникам. Но и не ангел. Человек. Человек с огромными дарованиями и немалыми слабостями в натуре.

И любя Васильева, нельзя забывать, что в какой-то мере он был отравлен «сладковатым ядом» прошлого.

Сложный это был характер, и чтобы разобраться в нем, пойдем к его истокам. Вернемся на полвека с лишним назад в маленький городишко Павлодар,